Он медленно прошёлся несколько раз по комнате.

— Неужели судьба против меня? — проговорил Наполеон в задумчивости. — Почему труднее удержаться на высоте, чем взобраться на неё? Но если рука ли судьбы грозит мне, то не допустил ли я сам важной ошибки? Мексика! Мог ли я начать эту экспедицию, не имея гарантий со стороны Англии? Немецкая катастрофа? Не допустил ли я просчёта, когда ещё было время повлиять на ситуацию? Италия? Следовало ли отступить от Цюрихского трактата[3] и допустить образование одного целого государства, которое восстаёт против меня и требует Рима, которого я не могу уступить, не обретя себе врага в церкви, не потеряв навсегда влияние Франции на Апеннинский полуостров? И довольны ли карбонарии? Могу ли я надеяться, что новый Орсини[4] не поднимет на меня руки?

Император понурил голову, затем продолжил:

— Да, это были великие ошибки, и гибельные их последствия тяготеют теперь надо мной! Впрочем, — продолжил он, немного поразмыслив и повеселев, — хорошо, что это критическое положение составляет последствие моих ошибок: человеческие ошибки можно исправить и обратить во благо человеческой воли и человеческим рассудком. Но рука вечной судьбы неотвратима и неумолима. Смерть моего сына, — промолвил он с увлажнившимися глазами, — будет, конечно, ударом судьбы, который теперь ещё только угрожает… Поэтому я постараюсь исправить, насколько возможно, свои ошибки, чтобы умолить судьбу. Надобно что-нибудь предпринять в немецком вопросе и показать тем миру и особенно Франции, что моё могущество не уменьшилось и что великие европейские перевороты не смогут совершиться без соответствующего усиления Франции, необходимого для сохранения равновесия.

Наполеон сел в кресло и закурил одну из тех больших сигар из лучшего гаванского табака, которые специально изготавливались для него в Гаване.

Следя взорами за лёгкими синими облачками, разливавшими аромат по комнате, император тихо проговорил:

— Мне советуют великие комбинации и коалиции, чтобы переиграть результаты 1866 года. В интересах ли Франции, в интересах ли моей династии предпринимать столь опасную игру и вмешиваться в события, которые совершаются по великим законам национальной жизни народов? Кому я принесу пользу… кто будет мне благодарен? Нет, предоставим событиям идти своим путём. Возникновение объединённой Германии никак не умалит величия и привлекательности Франции, надо только положить на другую чашу весов надлежащую гирю. Гиря эта Люксембург… Французская Бельгия… нейтральное прирейнское государство, — шептал он. — При дальнейших шагах Германии к объединению я буду предусмотрительнее и загодя обеспечу себе вознаграждение! Но согласятся ли в Берлине на присоединение Люксембурга? Не на столько же они глупы, чтобы поссориться со мной из-за этого вопроса! — вскричал Наполеон, вскочив. — В Берлине достигли многого и могут дать мне что-нибудь… особенно теперь, когда организация моей армии значительно продвинулась вперёд.

Он взял лежавшее на столе письмо и несколько минут внимательно смотрел на красивый, твёрдый почерк, которым оно было написано.

— Королева София — самый умный политик нашего времени, — сказал император наконец. — Как понимает и схватывает она тончайшие оттенки мысли, со всей хитростью женщины и ясностью мужчины! Она сомневается, что вопрос разрешится мирно, и опасается столкновения.

Государь задумался на несколько мгновений и потом позвонил.

— Прошу маркиза де Мутье, — сказал он вошедшему камердинеру.

Вошёл министр. Наполеон, приподнявшись, приветствовал его лёгким наклоном головы, указал на стоявший напротив стул и уселся в своё кресло, между тем как маркиз открыл портфель и вынул из него несколько бумаг.

— У вас весёлый вид, мой дорогой министр, — сказал император с улыбкой, поглаживая усы, — хорошие известия принесли вы мне?

— Государь, — отвечал маркиз, глянув на вынутую из портфеля бумагу, — переговоры в Гааге идут превосходно; Боден сообщает, что тамошнее правительство решилось добиться во что бы то ни стало отделения Лимбурга и Люксембурга от Германии и освободиться от постоянной угрозы, представляемой для него прусскими войсками в люксембургской крепости. Все переговоры об уничтожении этой связи с Германией после распада Немецкого Союза остались тщетными, и король вполне готов уступить великое герцогство Франции. Но для этого, как я указывал ещё в конце минувшего месяца, должно начать переговоры с Пруссией. Посол прибавляет, — продолжал маркиз, — что население великого герцогства вообще склонно к присоединению к Франции и с радостью встретит ту минуту, когда ей суждено будет составить часть великой французской нации.

Довольная улыбка заиграла на губах императора. Поглаживая усы, он спросил:

— Говорили о цене?

— Не подробно, — отвечал министр. — Её определят отдельные переговоры.

— Вопрос не имеет никакого значения, — сказал император, — не нужно придавать ему особой важности. Во всяком случае, в Голландии должны знать, что важнейшая и существеннейшая выгода дела лежит в будущем. Фландрская область…

— Там вполне понимают настоящее и будущее значение вопроса, — прервал маркиз, заглянув в сообщение, которое держал в руке. — И посланник удивляется, найдя такое согласие в подробностях.

Император с улыбкой кивнул головой.