— Поезжайте сейчас же, дорогой Конно, — сказал Наполеон, — и устройте всё как сочтёте лучшим, сделайте всё нужное, и — он с мольбой протянул руки к другу — спасите мне сына… Спасите принца!

Конно посмотрел на императора с глубоким состраданием и с выражением сердечного участия. Он подошёл на шаг ближе и мягким, слегка дрожащим голосом сказал:

— Я сделаю всё, что зависит от науки, и если моё искусство окажется бессильным, буду молить о помощи Небесного Врача!

Император опустил глаза и задумался на несколько мгновений.

— Долетает ли молитва людей до того великого существа, которое правит судьбами людей и народов? — спросил он почти шёпотом. — Дорогой друг! — вскричал он потом, выпрямляясь и медленно опуская голову на спинку кресла. — Как жестока ко мне рука судьбы! Я люблю это дитя, — продолжал он с любовью, — оно так чисто, так прекрасно… каким был и я когда-то, давно, очень давно. Это дитя — луч солнца в моей жизни… даже более: оно будущее моей династии, той династии, которую основал мой дядя кровью и громом побед и которую я восстановил с таким терпением, тяжким трудом, неутомимою настойчивостью! Если рок похитит у меня это дитя, сердце отца надорвётся… гордое здание императорства рухнет!

Помедлив, он, как бы говоря с самим собой, продолжил:

— Каждый отец может сидеть у постели своего больного ребёнка, бодрствовать над ним, а я… я должен скрыть в своём сердце всю тоску, всю печаль, я должен с весёлым лицом приходить к своему сыну… я должен отречься от снедающей мена скорбя, потому что никто, никто, Конно, не должен заподозрить, что червяк подтачивает моё императорское здание… О, Конно, Конно! — вскричал он с невыразимым прискорбием, взглянув на лейб-медика. — Как тяжело быть императором!

— Всё великое тяжело, — отвечал Конно, — но, во всяком случае, императором труднее стать, чем быть.

— Кто знает… — сказал Наполеон задумчиво.

— Но зачем вашему величеству питать столь грустные мысли? — спросил Конно. — Вы были смелы и отважны в дни несчастья, борьбы; зачем терять надежду на свою звезду, которая с таким блеском достигла зенита?

Наполеон устремил долгий взгляд на своего друга.

— Часто мне кажется, — сказал он мрачно, — что эта звезда уже клонится к закату… И закатится совсем, когда угаснет юная жизнь, которая после моей смерти должна обещать новый день. История моего дома доказывает, — продолжал он глухим голосом, — что судьба ведёт нас путём от Аустерлица к Святой Елене.

— Какие мрачные мысли у вас, государь! — вскричал Конно. — Разве мученическая скала Святой Елены не стала краеугольным камнем восстановленного с таким блеском императорского престола? Государь, если бы мир мог услышать, какие мысли наполняют душу могучего властелина великой Франции!

— Этого не будет! — заявил император, гордо выпрямляясь и принимая своё обычное спокойное выражение. — Эти мысли будут погребены в сердце друга! Конно, — продолжал он ласково, причём весёлая, почти детская добродушная улыбка осветила его мрачное лицо, — у меня есть преимущество пред дядей: он узнал своих истинных друзей только в последние дни несчастья, я же испытал их раньше и, сидя на троне, знаю тех, кто не покинул меня в изгнании.

И он протянул руку лейб-медику. Глаза последнего увлажнились.

— Молю Бога, — промолвил он, — чтобы счастье было вам так же верно, как сердце вашего друга.

— Теперь идите, Конно, — сказал Наполеон после минутной паузы. — Поторопитесь отдать нужные распоряжения, чтобы спасти жизнь принца, а я стану работать для утверждения его будущего трона. Ещё одно, — прибавил он, делая шаг к уходившему доктору, — никто не должен знать, что принц в опасности, и уже поэтому необходимо перевести его подальше от любопытных глаз… Никто не должен знать, Конно, даже императрица — она не сумеет скрыть ни печали, ни забот, — ни мой кузен Наполеон, — прибавил император, устремляя проницательный взгляд на доктора.

— Не беспокойтесь, государь, — отвечал последний, — я умею хранить тайны императора!

И, ответив на дружеское пожатие императора, вышел из кабинета.

Наполеон остался один.