Повсюду вокруг по стенам огромной комнаты, служившей когда-то опочивальней для кардинала Альдерано Маласпина, ее окружала целая армия жестикулировавших фигур. Над дверью восседал Бог-Отец, обряженный в тунику из синего крепдешина и покрытый сверху красной бархатной мантией, дрожавшей от божественного вдохновения, как флаг на легком ветру. Его руки были простерты в стороны и, повинуясь указующему персту, эскадрон ангелов слетал по одной из боковых стен от потолка к окну. На молитвенной скамье в дальнем углу преклонил колени кардинал Маласпина, мужчина средних лет, полноватый, с бородкой и с усами, придававшими ему сходство с французским шеф-поваром. У него над головой парил архангел Михаил во главе войска князей и феодалов. Причем в выражении лица архангела смешались снисходительная властность и глубочайшее уважение. Властность объяснялась просто – он все же был полномочным представителем не кого-нибудь, самого Отца Небесного. А уважение приходилось проявлять, поскольку его преосвященство являлся братом князя Масса-Каррара, и скуфейка на его голове символизировала титул Князя Церкви.

На противоположной стене был изображен кардинал, вступивший в борьбу с силами тьмы. Облаченный в пурпурные одеяния, он отважно стоял на самом краю бездонной пропасти. Позади него был во всех деталях воспроизведен вид на дворец Маласпина с живописной группой слуг и изящных карет у ворот. За спиной у своего великого дяди, поддерживая его в молитвах, собрались племянники кардинала. Из глубин пропасти, размахивая огромными крыльями, вылетал сонм всякой дьявольской нечисти. Но куда им было справиться с самим кардиналом! Воздев над головой распятие, он одной левой загонял врагов рода человеческого обратно в адское пламя. И побежденные черти, скаля гнилые зубы, дрожа от страха, снова низвергались в бездну. Кто головой, кто хвостом вперед, кувыркались они на стене в сторону пола. Лежа в постели, Ирэн могла насчитать с полдюжины бесов, валившихся на нее. Просыпаясь утром, она сразу видела пару ног, беспомощно задранных вверх всего в футе от своего лица. Пространство стены над окном художник использовал для аллегорического изображения культурных досугов кардинала. Девять муз и три грации в окружении символических фигур, обозначавших время, возлежали, стояли и танцевали на ухоженном лужке. А сам кардинал восседал в центре композиции, слушая их разговоры и высказывая собственное мнение, причем явно не обращая внимания на то, что все особы женского пола были представлены в голом виде. Лишь мужчина, обладавший самыми утонченными, благородными манерами и исполненный житейской мудрости, мог бы держаться непринужденно в подобных обстоятельствах.

И вот посреди этого живописного панегирика в честь кардинала, совершенно забыв о нем, Ирэн накладывала стежок за стежком на новую розовую женскую сорочку. Раздеваясь ко сну, она заметила ее, лежавшую в рабочей корзинке, и не смогла удержаться от искушения что-то переделать и закончить. В готовом виде это станет одним из ее шедевров. Она взяла сорочку и подержала перед собой на вытянутых руках, осматривая любовным, но критическим взором. Нет, определенно вещь была хороша.

Со времени приезда Челайфера у нее появилась возможность уделять своему нижнему белью значительно больше времени, чем прежде. Поглощенная несчастной любовной страстью, миссис Олдуинкл забыла, что у нее есть племянница, которая обязана сочинять стихи и писать акварели. Ирэн могла шить сколько душе угодно. И она не упускала шанса. Хотя все же ее мучили угрызения совести. Правильно ли она поступала, пользуясь любовной тоской тети Лилиан и занимаясь тем, чего та не одобряла? Вероятно, следовало проявить лояльность к тете Лилиан и заставить себя отложить шитье, чтобы набросать этюд или накропать несколько рифмованных строчек? Пару раз Ирэн так и делала, пусть под влиянием лишь укоров совести. Но однажды вечером принесла тете Лилиан рисунок храма и стих, начинавшийся словами: «О, дивная луна, как величаво плывешь ты в небесах». Принесла показать не без чувства торжества победы над собой, как свидетельство добросовестного исполнения родственного долга. Но обезумевшая от любовной лихорадки тетка не проявила интереса к попыткам племянницы в творчестве продемонстрировать свою верность и привязанность к ней, что окончательно дало Ирэн право не заниматься больше «высоким искусством», сосредоточившись на любимых выкройках и швах. Совесть иногда просыпалась, но успокоить ее не составляло труда.

А этим вечером она не тревожила Ирэн вообще. Вещь получалась такая изящная, что понравилась бы даже тете Лилиан, почему-то была уверена она. Это тоже произведение искусства, оно заслуживало такого названия не меньше, чем «О, дивная луна…», а может, даже больше.

Ирэн убрала незавершенный розовый шедевр обратно в корзину, отодвинула ее в сторону и продолжила переодеваться. Сегодня, решила она, когда настанет время расчесывать волосы тети Лилиан, нужно будет рассказать, насколько права она оказалась в отношении лорда Ховендена. Это должно доставить ей удовольствие. «Как же я вам благодарна!» – скажет Ирэн. А потом поведает о том, что он ей нравится, она чувствует к нему почти… Еще не совсем. Но скоро, очень скоро все может случиться. И это будет подлинное, настоящее. Реальное и проверенное. А не поверхностное, легковесное и воображаемое, как в эпизодах с Питером, Жаком и остальными.

Она облачилась в ночную рубашку и двинулась по длинному коридору в сторону спальни миссис Олдуинкл. Кардинал Альдерано остался один в обществе своих демонов, подобострастных ангелов, девяти муз и Бога-Отца.

Когда Ирэн вошла, тетя Лилиан сидела перед зеркалом ночного столика, втирая в лицо питательный крем.

– Оказывается, – произнесла она, глядя на свое отражение так же критически, как Ирэн разглядывала только что шедевр своего искусства портнихи, – есть такая чудесная машинка для электрического массажа. Забыла, кто рассказывал мне о ней.

– Леди Белфри? – предположила Ирэн. И лицо леди Белфри встало перед ее мысленным взором – округлое, гладкое, розовое, моложавое, но со слишком заметными следами, что эта молодость и красота были хрупкими результатами научных экспериментов над собой.

– Да, вероятно, она, – кивнула миссис Олдуинкл. – Мне нужно купить такую машинку. Закажи ее для меня по почте в «Хэрродзе», хорошо, милая?

Ирэн приступила к очередной процедуре расчесывания волос тетки. Обе долго молчали. Как лучше начать разговор о Ховендене? Сразу показать, насколько все серьезно и реально. Преамбулу необходимо сделать такой, чтобы не дать тете Лилиан даже пустячного повода пустить в ход свой обычный игривый тон. Любой ценой следовало предотвратить знакомые тяжеловесные шуточки: «Неужели ты думала, что твоя старая тетя настолько слепа, что ничего не замечает?» Однако подыскать формулировку, которая полностью и с гарантией защитила бы от насмешек, оказалось непросто. Потому что тетя Лилиан, которая тоже о чем-то размышляла, нарушила молчание:

– Иногда я начинаю сомневаться, что его вообще интересуют женщины. Мне кажется, в основе своего характера он – гомосексуалист.

– Что ж, возможно, – мрачно кивнула Ирэн. Она читала кое-что из Хэвлока Эллиса[26].

Следующие полчаса миссиc Олдуинкл и ее племянница провели за обсуждением этой весьма интересной версии.