Там у мамы, учительницы начальных классов, были хорошие знакомые, детей которых она не раз выручала и подтягивала бесплатно на факультативах в школе. Мама предлагала тогда сделать вид, что именно она решила на старости лет завести еще одного ребенка — ей бы помогли благодарные знакомые в роддоме с документами, но Аля отказалась.

Нашла там какого-то парня и выкладывала с ним совместные фото в соцсети, притворяясь счастливой, и делала вид, что забеременела от него… Как по мне, если бы Смоленские решили следить за ней, то это вранье, шитое белыми нитками, ее бы и Майю не спасло.

Но все обошлось.

Я убираю телефон в сумочку, поправляю перед зеркалом тушь, которая, похоже, потекла от напряжения, и возвращаюсь обратно в зал. Направляюсь к Смоленскому, надев на лицо самую милую из своих улыбок. Мне нужно продержаться всего ничего. Я ненавижу его, но, к сожалению, совершенно ничего не могу ему сделать. Может, если бы я не боялась за Майю, и мне подвернулся хоть маленький шанс как-то отомстить… я бы им сразу же воспользовалась. Я бы даже осталась с этим ублюдком на целую неделю.

Смоленский сидит за столом, расслабленно что-то набирая на телефоне. Стоит только мне приблизиться, как он поднимает на меня все тот же внимательный взгляд.

— Твое лицо мне знакомо. Откуда? — задает он внезапный вопрос, от которого у меня бегут мурашки. Я сажусь за столик, из последних сил удерживая спокойствие — представляю себя на огромном матрасе, который дрейфует посреди озера.

— У меня правильные, но совершенно непримечательные черты лица. Думаю, ты просто видел кого-то похожего на меня.

Он чуть подается вперед, положив на стол локти и сцепив руки в замок. Рассматривает меня так, что я чувствую себя дорогой безделушкой, которую этот тип купил. Мне до омерзения неприятно чувствовать на себе внимание того, кто виновен в смерти моей сестры. Быть рядом с тем, на кого когда-то смотрела влюбленно Аля.

— У тебя линзы? — интересуется он со смешком, — такой цвет глаз редко бывает своим.

Черт, с чего он интересуется? Это напрягает.

— Да, — вру я, — это линзы.

— Сними. Выглядит неестественно.

Да чтоб тебя разорвало, Смоленский.

— Тогда мне нужно будет заехать в аптеку и купить контейнер с жидкостью для линз, — как можно мягче отвечаю я, — я могу это сделать до нашего отлета или когда мы разместимся в Сочи. Когда будет удобнее?

— Без разницы, — он теряет будто бы ко мне интерес, — можешь сделать это в любое время. Закажи себе что-нибудь поесть.

— Конечно, — отвечаю я, ухватившись за прекрасную возможность сыграть в отравление. Дав знак официанту, я беру меню и мило произношу, — можно мне двенадцать штук «Розовой Джоли»?

Ненавижу именно эти устрицы. Если уж мне придется убедительно играть и тошнить в унитаз, то мне понадобится всего лишь вспомнить о том, что я их ела. К тому же, двенадцать штук для меня — это гарантированное белковое отравление, если придется играть ну совсем уж убедительно.

Спустя несколько минут мне приносят большую тарелку с устрицами на льду. Я беру раковину и маленькую вилочку, тыкаю в бедного моллюска, глядя, как он едва поджимает свою мантию и чуть приподнимаю его, проверяя, чтобы не было осколков от раковины.

Аля обожала, кстати, устрицы, больше меня. Однажды она рассказала мне историю, как случайно проглоченные осколки раковины порезали ее знакомой внутренности. С тех пор мы обе не могли нормально есть этих гадов, не рассмотрев их едва ли не под лупой. А всех до ужаса бесило, как мы ковыряемся в моллюсках.

Я отправляю устрицу в рот, выпиваю водичку и откладываю в сторону. Одну, вторую.