-Да ухожу я уже, ухожу. – Проворчал он.

Что за странный Ад ему достался? Собачку вот до смерти напугал…

Что-то не так с этим местом. Роман даже засомневался – он правда умер и в Аду или всё же, он что-то упускает из вида?

Задумался так, что чуть не наступил в кислотную аномалию. В последний момент остановился – вся трава перед ним в ожогах, сморщена, кое-где пучки сухостоя, изъеденного кислотой. Почти ровный круг метра два диаметром. Хм. Ну а почему бы и нет?

Он вытянул руку и сунул её в границу круга. Воздух мгновенно наполнился зеленоватым паром. Не прошло и мгновения, а вся рука покрылась капельками крайне едкой кислоты. Она прожгла материал брони – хотя не могла этого в принципе, этот материал некоторое время спокойно мог выдержать давление концентрированной серной кислоты. Но сейчас реакция пошла так, будто на нём просто тонкая резина. Мутные зеленоватые капельки прожгли резину, коснулись кожи, стало жутко больно, но он не убрал руки. И вот, мгновение боли, и рука буквально истаяла. Лишь развевается длинный туманный шарф алого цвета, сквозь который падают капли кислоты, секунду назад терзавшей кожу. Он шагнул назад и с полминуты наблюдал, как туманный шлейф, обретает плоть, вновь становится его рукой. Он пошевелили пальцами, сжал и разжал кулак – никаких негативных ощущений. На ощупь та же рука, перчатка легко снимается, материал брони как новенький…, кажется, это не совсем броня, это просто форма, отпечаток, в котором он себя запомнил, но свойства брони - они утрачены.

Роман выпрямился и долго смотрел на горизонт – он не мог понять. Его, получается, нельзя убить. Он стал словно призрак. Боль, едва становится ощутимой, как тело превращается в туман.

Так какой же смысл в таком Аде, в таком мучительном посмертии за грехи?

-Эх…, мне бы побольше времени, я бы всё исправил, Господи, я бы заслужил прощение, я бы… - Он уныло махнул рукой. Что он бы? Грех не может быть прощён, если ты не раскаешься по-настоящему. А что он? Ему жаль. Да. Ему очень, очень жаль. И всё. Он не испытывает ужасной боли в душе, от всего что натворил. Он даже не все лица помнит. Лица тех, кого убил. Ему всего лишь жаль. Такой грех не может быть прощён, ибо прощение ведомо лишь тем, кто истинно раскаялся в содеянном. По крайней мере, он это понимал именно так.

Роман двинулся, куда глаза глядели – без всякого осмысленного выбора, просто пошёл вперёд. Он понял. Он всё-всё понял. Его Ад, это не мучения физические. Ему не будет даровано испытывать настоящую боль. Он не сможет уйти от по-настоящему жестокого наказания.

Ему предстоит провести вечность в точной копии Зоны, при этом, будучи почти призраком, но не до конца. Его нельзя убить, ему нельзя причинить вред. Но он обречён наводить ужас, оставаться вечно один, даже среди сотен других людей. Стоит им только понять, что он такое и в их глазах он увидит лишь ужас и презрение. И при этом, он достаточно материален, что бы продолжать грешить. И он не сомневался, что однажды, пытка одиночеством, статус изгоя, сведут его с ума. Он не успеет искупить грехов – он наделает новых. Когда крышу сорвёт от невыносимой душевной боли, он найдёт причинять боль другим, по мере возможностей и сил.

И его Ад будет вечным. Искупив один грех, он тут же наплодить десяток новых. Ему никогда не избавиться от этого проклятья и…

И вполне возможно, что его даже не пустили в Ад. Очень может быть, что он так и остался в Зоне, что это всё реальность, что где-то тут бродит Велес, если его ещё не убили. Тогда мысль о возможности продолжать творить злодеяния, обрекая себя на бесконечные муки, становится вполне реальной. Неужели так и есть?

Роман остановился. Он сел на корточки и прикоснулся пальцами к траве. Потом наклонился и надавил на землю ладонью. Надавил сильнее. Осталась вмятина. Хмыкнул и со всей силы врезал кулаком в почву – захрустело запястье, а затем вся рука превратилась в шлейф алого тумана.

Спустя полминуты, рука стала прежней, но ответ получен – как только возникает боль, часть тела, испытывающая её, растворяется, становится туманом, которому нельзя причинить вред.

-Призрак. – Криво ухмыльнулся он. – Кажется, теперь я знаю, что такое полтергейст. – Он поднял глаза к горизонту и медленно проговорил. – Я блять долбанный полтергейст.

И при этом ещё и крещённый. Дерьмо порой случается мать его.

Он не представлял, что ему делать. Бродил по Зоне, пока не наступила ночь. За это время его трижды пытались съесть. Стая слепых псов поднялась из высокой травы и довольно тявкая, ринулись вперёд, его ужинать собрались негодяи мохнатые. Двое повисли на голенях, с хрустом сжали челюсти, он поморщился от боли и тут же челюсти псов громко щёлкнули – ноги превратились в туман. Так как собачки не были к такому готовы, то пасти захлопнули с огромной силой, чем повредили себе дёсны – по крайней мере, ему так показалось. Оба взвыли и стали кататься по земле, отчаянно растирая морды лапами. Остальные замерли на мгновение, да почти сразу бросились врассыпную. А он остался висеть в пространстве, на двух кривых туманных шарфах вместо ног. Он смотрел, как ноги восстанавливаются и всё задавался вопросом – а почему он не падает?

Кажется, привыкать начал к новому состоянию. Ни страха, ни удивления, только мучает вопрос этот. Ведь гравитация, вся фигня такая, должен по идеи грохнуться, а ничего подобного – висит как флаг на вымпеле, на ветру развевается етит его налево...

А вот ещё интересно, это так у всех призраков или ему одному досталась такая удивительная способность не падать мордой в травку, когда ноги пропадают?

Потом химера напала – убегать не стал, дождался, как подойдёт ближе и сунул руку ей в пасть, а потом с удивлением наблюдал, как бедняга в ужасе улепётывает прочь. Странно, но ему доставило удовольствие чувствовать животный ужас хищника.