Как-то, приподняв воротник легкого пальто, Локкарт перед закатом солнца проделывал разгрузочный моцион: стал замечать, что полнеет. Намекала об этом ему и Мура. Он вышел на улицу в сопровождении своего младшего коллеги Гикса. Встретившийся патруль не остановил консула, красноармейцы его узнали, посторонились, проводив взглядом. Локкарт вернулся к ужину, решив, что можно особенно не волноваться. Однако он ошибался.

Ночью его разбудил П. Д. Мальков, усадил в автомобиль, привез на Лубянку.

Петерс с нетерпением уже ждал, отложив все дела. Локкарта вели не коридором, на стенах которого были развешаны революционные плакаты и приказы ВЧК, а по узкому проходу, уставленному шкафами еще от старого режима. Локкарт показался Петерсу довольно спокойным, как и подобало истинному англичанину. Представился почти театрально — он консул его величества! Петерс сказал, что не имеет права допрашивать представителя английской миссии, но не был бы господин Локкарт столь любезен помочь разрешить некоторые вопросы. Локкарт великодушно согласился, выразив, однако, свое недоумение по поводу нарушения дипломатического иммунитета.

— Ворвавшись в мой дом, ваши люди вели себя далеко не любезно.

— Но почему вы не предъявили дипломатических документов?

— Это было почти невозможно. Они меня просто уволокли в машину, и вот я перед вами…

— О, если это подтвердится, я накажу виновных, им надо знать, с кем они имеют дело, — сказано было серьезно, но мелькнула тонкая ирония.

Петерс спросил англичанина, кто приходил к нему в середине августа от латышей.

— Приходил, кажется, некий Смидхен, разве всех упомнишь! В России принято свободно ходить в дома, — ответил Локкарт, — я хотел бы следовать этому доброму обычаю взаимоотношений…

— Это ваш почерк? — Петерс указал на бумагу, лежавшую на столе, подвинув ее ближе к дипломату. Локкарт соображал: это, вероятно, единственная бумага, написанная его рукой и попавшая каким-то чудом к чекистам, — удостоверение, выданное Шмидхену. С легким жестом пояснил:

— Не вижу в этой бумаге никакого криминала: латыши попросили пропуска к англичанам, я и написал.

Петерс подвинул протокол Локкарту — подписать данные им показания. Тот категорически отказался, сославшись на свое положение дипломатического представителя.

Петерс отодвинул бумаги в сторону, давая понять, что он соглашается до времени иметь терпение, но требует не увиливать от ответов.

— Знали ли вы Каплан? — последовал его вопрос.

Локкарт ответа не дал, потребовал избавить его от «незаконного и унизительного» допроса.

— Где Рейли? — спросил Петерс.

Англичанин удивился, что это имя известно ВЧК, и обрадовался: вопрос означал, что «лисица» (этой кличкой он любил называть Константина) скрылась. Локкарт снова не ответил.

Какой-то момент Петерс и Локкарт пристально рассматривали друг друга — так близко они сошлись впервые. Может быть, сейчас они, подумал Локкарт, были похожи на кобру и мангуста? Локкарт таким и запомнит Петерса: над белой косовороткой спокойное усталое лицо с гривой аккуратно причесанных волос со снежно-белой проседью. Потом в своей «Исповеди» Локкарт напишет: «Он не пытался заставить меня отвечать угрозами, а только уставился на меня внимательным взором».

— Господин Локкарт, не могли бы вы сказать, что было темой разговора 25 августа в американском консульстве? — настойчиво спросил Петерс.

— Оказывается, чекисты пронюхали и это! — подумал теперь уже тревожно консул. Но этот вопрос Локкарт легко мог повернуть в свою пользу: