Оставшиеся до выходных рабочие дни пролетают в жутком цейтноте. Офис гудит, словно улей в разгар медоноса. Полный аврал, и сотрудники носятся из кабинета в кабинет с серьезными лицами и кипами бумаг, создавая хаотичность броуновского движения. Доводятся до логического завершения все необходимые документы, перепроверяются и корректируются планы, сметы и чертежи. Выводится на финишную прямую вся предыдущая работа по проекту. А виной всему подписание долгожданного и долгосрочного контракта на строительство сети гостиниц для одной из крупнейших отельных корпораций на побережье, как раз на том, куда Глеб совсем недавно планировал командировку, до форс-мажора на одной из стройплощадок.

Который день подряд я уезжаю из дома рано утром и возвращаюсь, когда сынишка уже сладко спит. Целую его в пухлую щечку, вдыхая любимый аромат, действующий лучше самого убойного успокоительного, и замертво валюсь в кровать. Ныряю в пучину благотворного сна без единого миража, чтобы под звон будильника вновь, с тихой улыбкой в душе, встречать новый день. Глеб, словно вышколенный водитель, точно в назначенный им же час стоит за дверью моей квартиры. Мы вместе уезжаем и вместе возвращаемся. Вот только в его квартиру я больше не поднимаюсь.

Наши жаркие поцелуи, наша страсть на грани фола обрываются в лифте, как только кабина останавливается на моем этаже.

— До завтра, — тихо, с придыханием произносит он, нежно проводя губами по моим, раскрытым.

— Спокойной ночи, — хрипло отвечаю я, не в силах оторваться от него, и наш поцелуй сокращает время разлуки еще минут на десять.

— Выходные будут жаркими, — загадочно обещает мне Глеб, с расстроенным рыком отстраняясь, и все же подталкивает меня к раскрывшимся дверцам.

Шаг из замкнутого пространства, пропитанного желанием, обещанием, предвкушением и чем-то еще, еле уловимым — тем, что разливает в душе сиропное удовольствие и туманит разум, мешая анализировать происходящее и вычленять скрытые намеки. Я смело отодвигаю все это на задний план и позволяю себе плыть по течению.

Вот и сегодня, стоит только нам сесть в припаркованный на подземной стоянке автомобиль, как моими губами, мыслями и телом завладевают так, что мир останавливается, и лишь затонированные стекла скрывают от немногочисленных автолюбителей, спешащих в столь ранний час за своими «железными конями», всю необузданность нашего утреннего приветствия.

— Ксень! — Спешный оклик вырывает меня из омута раздумий, и в приемную быстрым шагом заходит Станислав, перелистывая на ходу стопку бумаг. — Глеб у себя?

— Да, — киваю, и он, не дожидаясь разрешения или, хотя бы оповещения, проходит в кабинет.

Прикрывает за собой дверь так плотно, что, когда спустя несколько минут с легким щелчком включается селектор, я вздрагиваю от неожиданности и с непривычки щелкаю не на ту кнопку. Голос Глеба раскатом грома прокатывается по помещению, но что он говорит, абсолютно не понятно. Пытаюсь ответить, но вновь жму не туда, заполняя приемную противным механическим скрежетом.

— Заноза, выруби связь и зайди! — все же прорывается сквозь электронные помехи строгий приказ начальника.

С размаха жму на клавишу и окончательно отключаю устройство.

За непродолжительное время нашей совместной работы мы установили негласное правило: дверь всегда приоткрыта, и если Глебу Сергеевичу (а в стенах офиса — только так) что-то надо, он просто зовет меня.

— Так быстрее, — всегда улыбаясь, оправдывает он свои, как выражается Станислав, «колхозные» замашки.

— Я вас слушаю. — Стою на пороге, невольно любуясь шикарной картинкой.

Глеб почти не смотрит на меня, уткнувшись в разложенные на столе перед ним раскрытые папки с различной документацией. Зато я его отлично вижу в свете заходящих лучей вечернего солнца. Мощная фигура на фоне огромного окна с видом на парк, раскинувшийся вдали, кажется еще крупнее. Загорелая кожа красиво оттеняется белой хлопчатобумажной рубашкой, а закатанные рукава открывают великолепный вид на его мощные руки. Длинные пальцы перебирают документы, а я тут же вспоминаю, как утром они доводили меня до убийственно сладкого оргазма.