Каждая золотая звёздочка стоила мне одной единицы пневмы… С каждой новой звёздочкой и запас на возрождение в моём семечке становился всё меньше и меньше. И очень скоро по ангару уже кружилось почти триста единиц. Две сотни моих и, видимо, ещё сотня — Рубари. Всё, умирать теперь было решительно нельзя… А за стенами ангара всё ещё бесновалась, рыча и урча, ненасытная буря.
— Ну всё… Т-перь с-тки без пн-вмы х-дить!.. — вздохнул механик.
— Сутки не получится пневму хранить в семечке? — удивился я, а Рубари грустно вздохнул:
— М-жет и б-льше, — пояснил он. — Б-ли сл-ч-и и д-сять дней б-ло н-льзя!
Мы с Рубари переглянулись и вместе двинулись к двери. Шар висел прямо за дверью, переливаясь перламутровым и алым. И всё ещё продолжая тревожно звенеть.
Я протянул руку и коснулся его, кивнув Рубари, чтобы он побыстрее присоединялся.
— Не! — воспротивился он. — Не л-блю их!
— Не дури!.. Это звонок нам обоим! — жёстко сказал я. — И ещё мне очень не нравится алый…
Наконец, и Рубари осознал, что цвет явно весьма нехороший, и всё-таки коснулся шара рукой.
— Алло! Привет, люди! — знакомый жизнерадостный голос никак не вязался с тем, что вообще происходило вокруг.
— Привет! — поздоровались мы хором. А если быть точнее, то дуэтом… Несколько растерянным и минорно настроенным дуэтом.
— Рубари? Фант? — уточнил неизвестный собеседник.
— Да! — мрачно сказал Рубари.
— Это я, — стараясь сохранять спокойствие, кивнул я.
— Не ходите сразу к Фабило! Слышите? — голос затрещал помехами. — Ни в к… сл…ае…е…х…. к ….ло!
— Не ходить вообще? Или сегодня? — решился уточнить я, хмурясь в попытке разобрать слова.
— В ближ… ять час…! Пот…м мо. о! — помехи усилились, практически перекрывая всё, что нам сейчас пытались донести.