По спине у меня холодок пробежал: чистки? Какие чистки? Я представил, каким рафинированным чудовищем мог бы стать Волков, получи он в руки власть, подобную власти Ежова или Ягоды, и вздрогнул. Черт меня дери, этот любитель благоустройства, идеалист от производства с мутным военным прошлым, душный "человек с дубовым сердцем" — страшное оружие в умелых руках, похуже ядерной триады!

А руки батьки Петра были как раз те самые... Которые со стальной хваткой.

Ещё страшнее было от того, что всё это Сазонкин говорил будничным тоном, как будто моя вовлеченность в эти дела — штука решенная и сомнению не подлежит. Похоже, моей мнимой свободе приходил конец.

Встретились мы за обедом, который приготовили уже без нас. Наверное — кто-то из охранников.

Волков был мрачнее тучи, тыкал вилкой в кусок утки, добытой накануне Петром Мироновичем, и едва ли зубами не скрипел. Машеров напротив, казался веселым, рассказывал какие-то истории из своих зарубежных поездок, и посматривал на Василия Николаевича искоса.

— А скажите-ка Гера, — проговорил он, когда с уткой было покончено и мы отдавали должное крепчайшему черному чаю и яблочному пирогу. — Если бы у вас была необходимость изменить что-то в нашем, советском государстве, что бы вы предприняли?

— Необходимость или возможность? — осторожно уточнил я, поставив на стол чашку с чаем.

— Предположим, и то, и другое, — Машеров сцепил пальцы рук в замок и выжидающе смотрел на меня.

Эх, язык мой — враг мой...

— Ну как? Фабрики — рабочим, землю — крестьянам, вся власть — Советам! — выдохнул я.

Над кухонным столом повисла гробовая тишина. Даже Волков перестал скрежетать челюстями.

— Да вы, Гера, радикал! — мягко улыбнулся Машеров. — Вы страшные вещи предлагаете!

— Это не я, это дедушка Ленин! — я поднял вверх руки, обозначая готовность сдаться.

— Да! — сказал Волков. — Землю — в аренду. Акции предприятий — каждому работнику, пропорционально. Советам — самостоятельность... Что там еще было? Каждому — по потребностям? Я жене вынужден колготки доставать! Да! Доставать, понимаете? Я — директор завода. У нас что — люди тупые и колготок нашить не могут? Или ниток нет? Или чего у нас нет? Дайте людям возможность шить колготки!

Василий Николаевич явно и до того был в ярости, и моя реплика сорвала ему клапан, так что теперь из него "штось отходило", как говорила Пантелевна. Страшные вещи теперь говорил он.

— То есть я так понимаю, с моим предложением вы уже согласны? — вперился в него глазами Машеров.

Ровный, уверенный взор старого партизана столкнулся с хищным, свирепым взглядом Волкова.

— Да! — выкрикнул Волков и стукнул по столу своей сухой, крепкой ладонью. — Новая структура, говорите? Служба Активных Мероприятий? Черт с ним, называйте как хотите. Я этих сволочей живьем жрать буду!

В Дубровицу я возвращался поездом. Вопросов у меня было явно больше, чем ответов, и самый главный из них звучал примерно так: кой хрен я вообще там делал, в этом Выгоновском?

Сентябрь пролетел незаметно. Товарищи "сверху" меня не трогали, ничего не напоминало о странной встрече в Выгоновском. Срок нашей с Тасей женитьбы постоянно сдвигался — то одно, то другое. Я по выходным часто гонял с командировками по Белорусской ССР — там завод новый открыли, здесь — путепровод построили, или новую-оригинальную линейку мебели в производство запустили. У Таисии с началом учебного года в школах тоже добавилось работы: она по своей неугомонной привычке совершала "хождения в народ", агитировала пионеров за биатлон.