— Залезай на переднее сиденье, да! — помахал рукой мне Василий Николаевич. — Не такси!
На заднем у него было полно всего: какие-то коробки, папки с бумагами...
— Мои бойцы всю ночь над вашими эскизами корпели, — сказал директор ПДО, дернув головой в их сторону. — Можешь посмотреть. Я хочу Петру Мироновичу показать, он у нас большой эстет... Должен одобрить.
Я потянулся за папочкой, и в полутьме принялся разглядывать ее содержимое. Ну да, не технарь я, ни разу! Но оценить проделанную работу — мог! Из карандашных набросков сделать настоящие чертежи, с размерами, циферками, материалами, из которых можно всё это создать — за ночь? Убиться об стол!
— У вас там что, киборги сидят? — поцокал языком я. — Это как они успели?
— Какие киборги? — удивился Волков. — Чего обзываешься? Молодые парни и девчата, сразу после института ко мне пришли. Талантливые! Впятером вот это всё и наваяли. Похоже получилось?
— На что? — я с утра тупил безбожно.
— На эскизы твоей ненаглядной, туебень! Проснуться уже пора, едем двадцать минут...
— А вы чего злой такой, Василий Николаевич? Вон и дети вас испугались вчера, в другой комнате прятались. А это не такие дети, чтоб взрослых бояться!
Волков замолчал и некоторое время мы ехали в тишине. Я наблюдал, как над полями занимается рассвет, разгоняя промозглый осенний утренний туман. Мелькнул указатель "Калинковичский район", вдоль дороги появились роскошные сосновые и березовые леса.
— Ты где ее вообще нашел? — спросил Василий Николаевич. — Ну, Таисию свою. Она же не наша, не Дубровицкая, верно?
Я откинулся на сидении:
— В бане. Хотите — верьте, хотите — нет, пришел с работы, собрался в баньку, открываю дверь — стоит!
— Ого! — только и сказал Волков. — Расписались уже?
— Заявление подали, — я улыбнулся.
— Моя тоже — заявление подала, — внезапно выдал он. — На развод. Говорит — сердце у меня дубовое, и человек я — бездушный.
Я бы тоже сказал "ого", но воспитание не позволило. Никогда не спрашивал у Волкова о его семейном положении, а тут — вот такое выясняется! Воспитание у меня было хорошее, а вот мозг с утра подводил, и язык мой брякнул:
— Очень даже душный!
— А? Идиёт... — беззлобно, но как-то грустно усмехнулся Волков. — Я вообще-то люблю ее. Семнадцать лет уже, без перерыва на обед и выходных. Представляешь, как на гражданку пришел — встретил ее в парке, она книжку читала, эту, как ее... "Двадцать лет спустя", да! Ну там, месяц май, птички поют, глаза у нее такие, васильковые... У нее до сих пор такие глаза. Я вообще до нее ни с одной женщиной больше трех дней рядом прожить не мог, кроме матери своей покойной, да! А она... Ну такая, свойская оказалась, очень мне по сердцу пришлась. Поженились сразу же, представляешь? Ни разу я не пожалел. А тут — бездушный. Дубовое сердце. Да нахрена это всё мне, тогда, вообще? Родина? Родина... Да!
— А вы ей самой это говорили?