— А если б ты держал язык за зубами и загадочно намекал, что много знаешь, звали бы, — отвечает Иван.

— Да и вообще, я бы не хотела, чтобы эту историю все знали, — добавляет Софья. — Вы же на самом деле не во всех деталях ее рассказываете?

— Да я и не знаю всех деталей. Вот, расспрошу вас, раз уж вы приехали, — надо же мне как-то репутацию спасать.

— Подумаем, как это сделать, — говорит Софья. — Только можно я прилягу? Мне что-то нехорошо после перелета.

— Конечно! Пойдем, я тебе все покажу.

Оставив их на Гансевоорт-стрит, Иван пешком направляется на Седьмую, к Максорли. Хоть стопятидесятилетний салун и засижен туристами, Штарк, нечасто бывающий в Нью-Йорке, старается всякий раз туда зайти: эля лучше, чем у Максорли, он не пил нигде в мире, да и сидеть там — и кидать мусор прямо на засыпанный опилками пол — не по-нынешнему спокойно и уютно.

Еще довольно рано, и в задней комнате салуна есть свободный столик. Только Иван заказывает сразу пару светлого эля — кружки здесь махонькие, — как видит в дверях Молинари с синяком в половину лица и распухшей верхней губой, в стандартных его драных джинсах и армейских ботинках. С ним Анечка Ли в коротком платье китайского кроя из лилового шелка с голубыми хризантемами и сухопарый англичанин — национальность разве что на лбу у него не написана, так ясно она читается по его задранному носу и явно сшитому по мерке костюму с чуть коротковатыми брюками. Фонтейн в жизни выглядит старше и надменнее, чем на стоп-кадрах из «Реставрации». Или это недавние приключения его состарили…

Когда все расселись и заказали пива — только Анечка пьет содовую, единственное, что здесь наливают, кроме эля, — Молинари без околичностей обращается к англичанину:

— Фил, сейчас твое шоу. Расскажи, пожалуйста, моему партнеру Ивану Штарку, что за история вышла в Москве с этой скрипкой. И зачем ты, такой крутой юрист, партнер в большой фирме, взял да и стащил Страдивари из запертой машины. Подробностей, Иван, мы еще и сами не слышали: берегли для тебя.

— Во-первых, перестань называть меня Филом, Молинари. Я не какой-нибудь чертов грек, чтобы мое имя нуждалось в сокращении, и не сурок из штата Нью-Джерси, или где он там у вас.

— Принято. Что во-вторых, Фил?

Англичанин сдается и продолжает; сразу видно, что мысли у него складываются в список, от которого лучше не отступать:

— Во-вторых, машина была открыта. В-третьих, я не крал скрипку, а взял нечто принадлежащее мне. Как я тогда думал. В-четвертых, я приложил усилия, чтобы встретиться с человеком, который считал себя владельцем скрипки… — «вышеупомянутой скрипки», так он должен был сказать, кажется Ивану. — Я предпринял честную попытку встретиться с ним, но он исчез, и даже его родители не знали, где он. А потом оказалось, что у другого человека есть правоустанавливающий документ. Я добровольно передал инструмент этому человеку, и сейчас он находится в его руках. Вот и все, что случилось.

— Ты же знаешь, Фил, что так просто не отвертишься, — качает головой Молинари. — Здесь все хотят услышать саму историю, а не… изложение существенных обстоятельств, как бы ты сказал, да, Фил? Ты тут в пивной, а не в суде. Поэтому расскажи нам, как ты крался в ночи к этой машине. Как вывозил скрипку — между прочим, кажется, не очень законно.

— Задавайте вопросы, я на них отвечу. Мне в этой истории стыдиться нечего, я вел себя совершенно честно и открыто.

— Никто и не спорит, Фил. Напомню тебе еще разок: мы в пивной. Вот и твой эль принесли. Ну что, партнер, есть у тебя вопросы к Филу?

— У меня очень много вопросов, мистер Фонтейн. — Вежливость Штарка так резко контрастирует с панибратством Молинари, что англичанин смотрит на нового знакомого с нескрываемым удивлением.

— Можете звать меня Филип, только без идиотских сокращений, пожалуйста.

— Хорошо, Фил… То есть Филип, простите. — Штарк рискует растратить свое преимущество в глазах англичанина, но Молинари уже вдолбил ему в голову этого «Фила». — Начните, пожалуйста, с самого начала. Я встретил вашу фамилию в книге Джорджа Харта о скрипках. Там упоминается некий Фонтейн, родственник рано умершего дипломата Уорда, которому в девятнадцатом веке принадлежала скрипка.

— Ну да, Фонтейны и Уорды — родня. А история этой скрипки, можно сказать, наше семейное предание. Когда мой предок обнаружил в футляре, присланном из Петербурга среди вещей покойного Адриана Уорда, безобразную базарную поделку вместо скрипки Страдивари, он, надо вам сказать, немало удивился. И, как известно, — это тоже описано в книге, которую вы упомянули, — пригласил Джорджа Харта, который был тогда видным экспертом по струнным инструментам, да к тому же и продал Уорду его «страдивари», — чтобы тот взглянул на инструмент. Харт подтвердил заключение моего предка. Тогда стало очевидно, что скрипку украли еще в России, ведь мой предок был первым, кто открыл футляр на территории Англии. И Джордж Харт вызвался заняться судьбой скрипки, инициировать расследование. Родственники Уорда согласились. Они подозревали, что у Харта были с Адрианом Уордом… особые отношения. Ну, или просто нежная дружба двух джентльменов. Харт ведь даже поехал в Россию разбираться в этой истории. С точки зрения чистого бизнеса скрипка не стоила того, чтобы ради нее отправляться в такое длительное путешествие. В то время «страдивари» не ценился так, как сейчас, он интересовал только небольшое количество музыкантов и экспертов-фанатиков.