При неуемном желании Бернэма вникать во все подробности и держать все под контролем одно произошедшее на выставке событие все-таки не привлекло его внимания. 17 июня произошло небольшое возгорание в павильоне «Склады-холодильники». Этот павильон, похожий по своей архитектуре на замок, был построен компанией «Геркулес Айрон Воркс» в юго-западном углу площадки. В этом павильоне производился лед, хранились скоропортящиеся продукты – как экспонаты выставки, так и используемые в ресторанах; в павильоне также работал каток, на котором посетители могли опробовать такую спортивную новинку, как катание на коньках в июле. Этот павильон являлся частным владением, поэтому у Бернэма не было никакой возможности повлиять на его конструкцию – он мог лишь одобрить архитектурный проект. Как ни странно, архитектора этого павильона звали Фрэнк П. Бернэм, однако к нашему Бернэму он не имел никакого отношения, был просто его однофамильцем. Огонь, взметнувшийся над куполом центральной башни, был быстро локализован и потушен; ущерб от возгорания не превышал ста долларов. Но даже и в этом случае страховая компания немедленно потребовала разрешить ее представителям осмотреть павильон, и то, что они увидели, повергло их в ужас. Основной несущий элемент конструкции так и не был установлен. Семь страховых компаний отозвали свои страховые полисы. Начальник пожарной охраны города Эдвард В. Мерфи, по совместительству возглавляющий отдел пожарной охраны на Всемирной выставке, выступил с заявлением перед комитетом страховщиков. «Этот павильон доставил нам больше неприятностей, чем любое другое строение на участке, отведенном под выставку. Это опасное помещение не имеет надлежащих путей эвакуации в случае пожара, и я уверен, что в скором времени оно вообще превратится в дым».
Никто не доложил Бернэму о пожаре, никто не проинформировал его об отзыве страховых полисов, и никто не сообщил ему о прогнозе Мерфи.
Наконец-то
В среду 21 июня 1893 года в три часа тридцать минут дня Джордж Вашингтон Гейл Феррис поднялся на помост, построенный у основания своего колеса, и встал на трибуну, предназначенную для ораторов. Сорок музыкантов маршевого оркестра штата Айова уже заняли места в одном из вагонов и сейчас играли «Это о тебе, моя страна». Мэр Гаррисон стоял на помосте рядом с Феррисом, так же как и Берта Палмер; позади них выстроились городской совет Чикаго в полном составе и группа руководящих сотрудников выставки. Бернэм почему-то не присутствовал.
Окна вагонов были полностью застеклены и защищены снаружи проволочными решетками для того, чтобы, как выразился кто-то из репортеров, «ни один псих не сумел воспользоваться возможностью совершить самоубийство, и ни одна истеричка не выпрыгнула бы в окно». Проводники, одетые в красивую униформу и обученные тому, как успокаивать пассажиров, боявшихся высоты, стояли возле каждой вагонной двери.
Оркестр смолк, колесо остановилось. Прозвучали речи. Феррис был последним, вставшим на трибуну; он радостно заверил присутствующих в том, что человек, порицаемый за обладание «колесиками в голове», вынул их оттуда и поместил здесь, в центре «Мидуэй Плезанс». Он объяснил успех предприятия участием в нем своей жены, Маргарет, стоявшей на помосте за его спиной. Свое колесо он посвятил инженерам Америки.
Миссис Феррис подала мужу золотой свисток, после чего она, Феррис и другие высокопоставленные лица заняли места в первом вагоне. На голове Гаррисона была неизменная мягкая черная шляпа с широкими полями.
Феррис дунул в свисток, оркестр штата Айова заиграл «Америку», и колесо снова стало вращаться. Группа высокопоставленных лиц совершила несколько оборотов, попивая шампанское и куря сигары, а потом под радостные крики толпы, собравшейся у основания аттракциона, вышла из вагона. Первые пассажиры, заплатившие за билеты, заняли свои места.
Колесо продолжало вращаться, останавливаясь лишь для того, чтобы высадить пассажиров, совершивших круг, и дать возможность новым пассажирам занять места. Даже при полной загрузке колесо не дало ни одного сбоя, а его подшипники ни разу не заклинили и не заскрипели.
Компания Ферриса не испытывала никакого стеснения, оповещая мир о достижении своего основателя. В изданном компанией иллюстративном рекламном буклете, названном «Сувенир «Колесо Ферриса», было написано: «Созданный вопреки многочисленным препятствиям, этот аттракцион является достижением, которое делает честь изобретателю, настолько возвышая его, что будь мистер Феррис подданным какого либо монарха, а не гражданином великой республики, его благородное сердце билось бы в груди, украшенной наградой, полученной из королевских рук». Феррис не мог удержаться от того, чтобы не подшутить над Выставочной компанией, отказавшейся заключить с ним контракт до того момента, пока его работа не будет закончена. «Они показали свою неспособность оценить важность этого предложения, – отмечалось в буклете, – и это стоило Выставочной компании многие тысячи долларов».
При ближайшем рассмотрении Выставочная компания потеряла намного больше. Будь она готова в самом начале, то есть в июне 1892 года, заключить контракт, а не ждать почти шесть месяцев, колесо было бы готово к работе уже 1 мая. Выставка не только потеряла свою 50-процентную долю дохода, который колесо могло бы принести за эти пятьдесят два дня – она потеряла выручку, полученную от общего числа людей, воспользовавшихся аттракционом, которую колесо, вероятнее всего, обеспечит и которая была так необходима Бернэму. Вместо этого полтора месяца колесо стояло как живая реклама незавершенности выставки.
Сомнения в безопасности работы колеса все еще оставались, и Феррис делал все возможное, чтобы рассеять их. В рекламном буклете указывалось, что даже полная загрузка пассажиров «так же скажется на плавности и скорости движения, как если бы вместо людей их места в вагонах заняли мухи» – сравнение весьма неучтивое. Далее в буклете говорилось: «При сооружении этого величайшего колеса все мыслимые и немыслимые опасности были предусмотрены, а их вероятность проверена расчетами».
Но Феррис и Гронау выполнили свою работу очень хорошо. Конструкция была настолько изящной и в ней настолько умело и виртуозно была использована прочность тонких стальных связующих элементов, что колесо казалось неспособным выдержать прилагаемые к нему нагрузки. Колесо, возможно, и было безопасным, но таковым оно не выглядело.
«По правде говоря, оно кажется слишком легким, – заключил осмотревший его репортер. – Существуют опасения, что тонкие стержни, которые должны удерживать всю эту огромную массу, слишком слабые, чтобы справиться со своей задачей. Никто не может не думать о том, что произойдет, если сильный порыв ветра, вырвавшийся из прерии, обрушится на боковую поверхность сооружения. Окажутся ли тонкие стальные стержни в состоянии удержать не только огромный вес всей конструкции и 2000 пассажиров, которые могут оказаться в вагонах, но еще и давление ветра в придачу?»
Ответа на этот вопрос пришлось ждать три недели.
Поднимающаяся волна
И вдруг они стали приходить… Энтузиазм, который Олмстед чувствовал во время своих путешествий и от которого сейчас остались лишь следы, казалось, начал, наконец, оживать – причиной этому явилась возросшая численность посетителей Джексон-парка. К концу июня, даже несмотря на то, что железная дорога не снизила стоимость проезда, среднее число ежедневных платных посещений выставки за месяц увеличилось более чем вдвое, достигнув 89 170 человек – печальный итог мая составлял 37 501 ежедневное посещение. Но все равно до 200 000 ежедневных посещений, о чем поначалу мечтали устроители выставки, было еще далеко, хотя тенденция роста внушала надежды. Отели, расположенные в части города между Петлей и Энглвудом, начали, наконец-то, заполняться. Кафе на крыше Женского павильона теперь ежедневно обслуживало две тысячи человек, в десять раз больше, чем в день открытия. Результатом этого явилось то, что общий объем мусора превысил возможности системы его сбора и вывоза, основными элементами которой были дворники, спускавшие огромные бочки со зловонным мусором вниз по трем лестничным пролетам, по которым поднимались и спускались посетители выставки. Дворники не могли пользоваться лифтами, потому что Бернэм приказал с наступлением темноты выключать их, поскольку электроэнергия была необходима для вечерней иллюминации выставки. Не зная, как избавиться от скопившихся и распространяющих зловоние отходов, управляющий этим кафе соорудил на крыше мусоросборник и предупредил, что будет сбрасывать мусор прямо на газон, над которым Олмстед буквально трясся.
Бернэм отменил свой приказ.
Выставка стала настолько привлекательным местом, что одна дама, миссис Лусиль Родни из Галвестона, штат Техас, прошла пешком вдоль железнодорожного полотна тысячу триста миль, чтобы попасть на нее. «Не называйте ее больше Белым городом на Озере, – писал в журнале «Космополитен» сэр Уолтер Безан, британский историк и романист, – это Мир Грез».
Даже Олмстед сейчас казался счастливым, хотя причин для недовольства у него было немало. Он по-прежнему не оставил намерения создавать у посетителей первое впечатление о выставке с помощью центрального входа. То, что его идея была отвергнута, писал он в своем критическом обзоре, составленном для журнала «Инланд аркитект», «значительно снизило» общую ценность выставки. Хотя он сразу же пояснил, что говорит об этом «совсем не ради жалобы», а руководствуясь желанием дать профессиональный совет тому, кто столкнется с подобной проблемой. Он все еще стремился к тому, чтобы Лесистый остров оставили, наконец, в покое, а поэтому категорически осуждал незапланированную привязку к уже спроектированному ландшафту зданий, необходимость в которых возникла вследствие дополнительных контрактов. Следствием этого, писал Олмстед, явились «разрывы перспективы и нарушения пространства, предназначенные для облегчения нагрузки на глаза; ведь изначально на острове практически отсутствовали постройки выставки, требующие постоянного зрительного внимания». Результат такого воздействия на ландшафт, писал он, «оказался плохим».