Вот как это началось. Исчезла одна из официанток, обслуживающая посетителей в ресторане Холмса. В один из дней она просто не пришла на работу без каких-либо объяснений, хотя накануне отработала весь день без проблем. Это происшествие повергло Холмса, как и всех остальных, в замешательство. Исчезла стенографистка Джейн Томпсон, а также женщина по имени Эвелин Стюарт, которая то ли работала у Холмса, то ли просто жила, снимая номер в его отеле. Некий мужчина-врач, снявший на время помещение в «замке», в котором устроил приемную (этот мужчина успел подружиться с Холмсом – их часто видели вместе), – тоже пропал, не сказав никому ни слова.
В самом отеле химические запахи часто и быстро сменялись – словно атмосферные течения, нагоняемые переменчивым ветром. В течение нескольких дней в коридорах ощущался запах каустической соды, как бывает, если при уборке моющее средство используется с избытком; в другие дни его сменял едва уловимый запах лекарств, как будто дантист, работающий где-то в глубине здания, погружал пациента в глубокий наркотический сон. Похоже, что трубы питающего здание газопровода были не совсем в порядке, поскольку временами в коридорах чувствовался запах газа.
Пропавшими интересовались их семьи и друзья. Холмс, как всегда, выражал сочувствие и готовность помочь. Полиция все еще не вмешивалась. Возможно, они и без этого были выше головы заняты состоятельными посетителями выставки и высокопоставленными иностранцами, прибывающими в город в невиданном доселе количестве, а таких визитеров сопровождают, как известно, целые рои карманников, головорезов и мелких жуликов.
Холмс, в отличие от Джека-Потрошителя, не убивал своих жертв лицом к лицу и не ублажал себя ощущением тепла и видом внутренностей, но ему доставляла удовольствие близость жертвы. Ему нравилось быть рядом, чувствовать приближение смерти и наблюдать, как паника все сильнее охватывает его жертву. А такое происходило, когда выбранная им жертва вступала в самую милую его сердцу фазу. Подвал практически заглушал крики и стук, но не совсем. Когда все номера отеля были заполнены, он использовал менее шумные средства. Он заполнял комнату газом – и жертва испускала последний вдох, будучи во сне, или, открыв дверь номера мастер-ключом, он прижимал к лицу жертвы смоченную хлороформом тряпку. Выбор всегда оставался за ним и зависел от его сил и возможностей.
При любом способе убийства жертвы он всегда получал в свое распоряжение свежий материал, с которым затем мог поступать по своему усмотрению.
Последующая «артикуляция», производимая его исключительно талантливым в этом деле другом Чеппелом, являлась как бы завершающей фазой завладения телом, триумфальной фазой, хотя он не часто пользовался услугами Чеппела. Он избавлялся от других сопутствующих материалов либо в своей печи, либо в ямах, наполненных негашеной известью. Он не мог позволить себе слишком долго хранить кости скелетов для их последующей обработки Чеппелом. Еще в самом начале он взял за правило не оставлять трофеи у себя надолго. Обладание, которого он так сильно жаждал, было преходящим, словно запах свежесрезанного гиацинта. Как только он исчезал, восстановить его могло лишь другое обретение.
Один полный оборот
В первую неделю июня 1893 года начали отдирать последние планки и доски обшивки, которые закрывали и поддерживали огромное колесо в нужном для сборки положении. Обод поднимался вверх, в небо, на высоту 264 фута – то есть до уровня самого верхнего этажа здания Масонского братства, построенного Бернэмом и считающегося самым высоким в городе небоскребом. Ни один из тридцати шести вагонов еще не был закреплен на колесе – они стояли на земле, похожие на безрельсовые городские омнибусы, – но само колесо было уже готово совершить свой первый поворот. Стоя без поддержек на собственных опорах, Колесо Ферриса выглядело опасно хрупким и непрочным. «Уму, не знакомому с принципами и законами механики, невозможно понять, как такое бробдингнегское [182] сооружение способно удерживать себя в вертикальном положении, – писал Джулиан Готорн, сын Натаниэля [183], – у него не было никаких видимых глазом средств поддержки – во всяком случае, таких, которые соответствовали бы размерам и массе колеса. Спицы выглядели как нити паутины, но по дизайну они не отличались от тех, что использовались в новейших моделях велосипедов».
В четверг, 8 июня, Лютер Райс подал сигнал истопникам, обслуживающим большой парогенератор, расположенный за пределами «Мидуэя», в семистах футах от колеса на Лексингтон-авеню, поднять пар и заполнить им трубу подземного паропровода сечением десять дюймов. Когда котлы парогенераторов дали необходимое давление, Райс кивком головы подал знак инженеру, находившемуся в яме под колесом, и пар со свистом вошел в цилиндры сдвоенных двухсотсильных двигателей. Приводная звездочка мягко и бесшумно повернулась. Райс подал знак остановить двигатели. Рабочие соединили передающей цепью звездочку на валу двигателя и звездочку на оси колеса. Райс послал телеграмму Феррису в его офис в Питтсбурге: «Двигатели под паром и работают нормально. Передающая цепь установлена, и все готово для поворота колеса».
Сам Феррис не смог в тот момент поехать в Чикаго и направил туда своего партнера В. Ф. Гронау, с указанием проследить за первым оборотом колеса. Ранним утром в пятницу, 9 июня, когда поезд, на котором ехал Гронау, прошел через Южную сторону, он увидел это гигантское колесо, возвышавшееся надо всем, расположенным поблизости, так же как творение Эйфеля возвышалось надо всем в Париже. Возгласы попутчиков-пассажиров, пораженных размерами колеса и его кажущейся хрупкостью, наполнили его сознание смесью гордости и опасения. Сам Феррис, уже достаточно настрадавшийся из-за задержек с изготовлением элементов колеса и его сборкой, а также докучливых приставаний Бернэма, велел Гронау повернуть колесо, в противном случае оторвать его ко всем чертям от опор.
Окончательная наладка и проверка заняла бо́льшую часть пятницы, но перед самым наступлением сумерек Райс доложил Гронау, что все готово.
«Я не доверял своему голосу, – вспоминал Гронау, – поэтому едва заметным кивком разрешил начать». Он чувствовал огромное беспокойство, не зная, заработает ли колесо, но в то же самое время «у меня камень свалился бы с души, если бы нашлась причина отложить испытания».
Ничего не оставалось делать, как дать команду включить пар и посмотреть, что будет. До этого еще никто не строил такого гигантского колеса. То, что оно будет вращаться и при этом не раздавит опорных подшипников, а вращение его будет плавным и ровным, показывал инженерный анализ конструкции, подтвержденный расчетами, которые базировались на известных качественных параметрах чугуна и стали. Еще ни одна конструкция не подвергалась таким нагрузкам, как внешним, так и возникающим в самом колесе при его движении.
Рядом стояла красавица жена Ферриса, Маргарет, с раскрасневшимся от волнения лицом. Гронау верил, что она не хуже его самого понимала важность нагрузок, испытываемых металлом.
«Внезапно какой-то страшный шум оторвал меня от этих раздумий, – вспоминал он. – Ужасающий рык, донесшийся с неба, поверг всех вокруг в состояние оцепенения – алжирцев из деревни Блума, египтян, персов и всех гостей выставки, находившихся в радиусе ста ярдов – они замерли на месте, пристально глядя на колесо.
Посмотрев вверх, – рассказывал Гронау, – я увидел медленно вращавшееся колесо. Так вот что это такое! Вот откуда этот ужасающий звук!»
Гронау подбежал к Райсу, стоявшему в шахте, откуда тот следил за давлением пара и движением валов и переключателей. Гронау думал увидеть, как Райс, торопясь изо всех сил, будет пытаться выключить двигатели, но Райс выглядел спокойным.
Райс объяснил ему, что он всего-навсего опробовал тормозную систему колеса, состоявшую из стальной ленты, намотанной на ось. Тест показал, что колесо до полной остановки поворачивается на одну восьмую окружности. «А этот противный звук, – сказал Райс, – всего лишь скрип ржавчины, отрывающейся от ленты».
Инженер в шахте выключил тормозную систему и включил цепную передачу. Звездочки начали вращаться, цепь натянулась.