— Капитан, — спросил я, — если мы сойдём на берег с вами — чьими пленниками мы тогда окажемся?

— О, это очевидно. Мы передадим вас в руки итальянцев, на этот счёт существует соглашение. Флот Франции в Бриндизи — лишь гость, и возможности содержать пленных у нас нет.

Это решило вопрос — через пять минут мы с Нехледилом снова сидели в кабине летающей лодки L149, дрейфующей от кормы эсминца в ночную Адриатику. Спустя ещё несколько минут шум двигателей затих, и "Бомбардир" поглотила темнота. Мы снова были предоставлены сами себе.

Много лет спустя, где-то в 1955 году, мне случилось наткнуться на недавно изданную книгу под названием "Морские воспоминания", автором которой оказался не кто иной, как отставной контр-адмирал французских ВМС Дагобер Сент-Жюльен, шевалье Греу-Шасслу д"Изиньи. Увлекательно написанная книга живым языком рассказывала о его приключениях с тех времен, когда он выбрал жизнь моряка, вплоть до ухода на пенсию в 1953 году.

Однако, должен сказать, мне показалось более интересным то, что моряку удалось забыть, чем то, что он помнил, особенно в отношении его собственных темных делишек во время Второй мировой войны, когда он служил заместителем министра Морского флота в правительстве Виши, затем присоединился к адмиралу Дарлану в Северной Африке, а позднее, в 1943 году, ловко перешел на другую сторону и появился в стане победителей.

Но главное, что меня интересовало, расскажет ли он об определенных событиях одного дня в декабре 1916 года. Я не был разочарован: после жестокого сражения со множеством австрийских самолетов, длившегося более часа, бессмертная подводная лодка "Лаплас" опустилась под воды Адриатики, сокрушенная превосходящими силами врага.

Когда волны сомкнулись над ними, храбрые матросы прокричали троекратное "Да здравствует Франция!" и спели "Марсельезу", а в это время коварные враги кружились над ними, как гнусные стервятники.

"Даже в самые темные моменты войны в противнике могут обнаружиться искры человечности, и когда мы плавали среди обломков, около нас приводнился австро-венгерский гидроплан и поддерживал нас с моими храбрыми товарищами, пока не подоспела помощь. Эти весьма галантные и обходительные австрийцы по имени шевалье фон Пархазки и виконт де Нек-Ледил поддерживали бы нас и дальше, несмотря на вероятность самим попасть в плен, но я предложил им покинуть нас, крикнув: "Спасайтесь, пока не поздно, мои храбрецы!"

Тогда они запустили двигатель и поднялись в воздух, помахав нам, как принято, на прощание. Увы, позже мы узнали, что эти благородные люди пропали, море поглотило их навсегда".

Я не удержался и отправил открытку на адрес издателя адмирала, в которой написал, что, к сожалению, виконта де Нек-Ледила больше нет в живых, а благородный австриец шевалье фон Пархазки жив-здоров и рад встретиться с ним когда-нибудь по случаю в Лондоне. Несколько недель спустя я прочитал в "Таймс" о внезапной смерти адмирала от инсульта. Надеюсь, это лишь совпадение.

Однако в тот момент домыслы лейтенанта д"Изиньи о том, как нас "engloutis par la mer" — поглотило море — выглядели ужасающе похожими на правду. Ночью поднялся северо-восточный ветер, море волновалось так, что пришлось бы несладко любой маленькой лодке, не говоря уже о нашей, с решётчатыми крыльями и хвостовым оперением наверху. К рассвету мы насквозь промокли, замёрзли, измучились от бессонницы и непрерывной качки и совершенно не представляли, где находимся.

Утреннее тусклое солнце осветило колышущуюся серую поверхность воды, в центре качалась наша летающая лодка, её плоское дно скользило вверх и вниз вслед за каждой волной. Думаю, мы дрейфовали по ветру со скоростью шесть-семь узлов. Но лучше дрейфовать, чем оставаться на месте. Адриатика — замкнутое море, так что в конце концов нас прибьёт ветром к берегу, не к одному, так к другому.

Я решил помочь этому процессу— взял складной нож, взобрался на нижние крылья и разрезал ткань на верхних. Ткань я вытащил на закрылки и прикрепил к нижним крыльям, соорудив примитивный парус. Вместе с вёслами и штурвалом он поможет нам набрать скорость по ветру, и не исключено, что мы доберёмся до берега раньше, чем умрём от холода и истощения. Но и после этого ютиться в насквозь промокшей кабине было малоприятно — пока один пытался поспать хоть полчаса, другому приходилось непрерывно вычерпывать воду.

Кроме того, несмотря на холод и сырость, вскоре нас стала мучить жажда, на губах запеклись солёные брызги. У нас не было воды кроме пары литров, нацеженных из радиатора, но из-за ржавчины и машинного масла эта вода почти не годилась для питья. Что касается еды — оставалась только упаковка галет, которые мы постыдились предлагать морякам с "Лапласа".

Разгрызть и проглотить их с пересохшим горлом — всё равно что жевать битое стекло.

К полудню я сделал попытку запустить рацию, зарядив батарею с помощью самодельной рукоятки, соединённой с ветровым динамо. Меня постигло горькое разочарование — после часа тяжёлых усилий энергии едва хватило на четыре повтора сообщения "L149— SOS".

Эти мучения продолжались до середины дня, потом бриз стих, море успокоилось, и мы снова тихо и бесцельно дрейфовали.

И тогда мы оба заметили дым на горизонте, с севера. Когда судно стало различимо, я выстрелил тремя сигнальными ракетами. В бинокль корабль походил на австрийский торпедный катер класса Tb1, по факту, маленький двухтрубный эсминец береговой обороны.

Но видели ли они нас? Кажется, они шли со скоростью порядка семи узлов и были в трех километрах от нас. Дрейфующую летающую лодку едва ли можно не заметить, но, тем не менее, они проскочили мимо и исчезли в клубах тумана, не обращая на нас внимания, пока я в отчаянии запускал последние сигнальные ракеты.

— Нехледил, — произнес я растрескавшимися губами, — как они могли нас не заметить? Они наверняка нас видели, на таком-то расстоянии.