Пальцы сжимаются в кулаки, стоит вспомнить не уважаемую Дячишину, её визит в мою квартиру и тот высокомерный взгляд, полный внутреннего превосходства, которым меня мерили всю дорогу. До зуда в ладонях хочется найти эту женщину прямо здесь и сейчас и мужественно пожать её тонкую шею. Желательно — с летальным исходом, да. Но вместо того, чтобы сорваться с места и начать нести в мир свет и добро, я делаю глубокий, отчаянный вдох и загоняю в дальний угол неуместную сейчас злость. Старательно игнорирую кипящее в груди раздражение и продолжаю свой монолог, не повышая тон и стараясь выбирать слова:

— Как я понимаю, на нас отлаженная годами схема дала нехилый такой сбой. Причём — по всем фронтам. По негласным правилам, ну или говоря грубо, согласно всё той же отработанной схеме, нас должны были оставить в покое. Полная семья, стабильное финансовое состояние, законный брак — этого уже достаточно, чтобы свернуть все попытки нас достать. По крайне мере так должно было быть. И так было бы. Если б не одна настырная мадам, решившая прыгнуть выше своей головы.

Наверное, мне стоило быть снисходительным. В конце концов, какая тварь дрожащая не мечтает урвать кусок отличного пирога? Да ещё приложив для этого как можно меньше усилий? Вот только стоит подумать об этой самой «мадам», как мысли сами собой сворачивают в сторону пыток времён святой инквизиции.

Будь моя воля, я б отправил её на костёр и плевать, что это даже звучит жестоко и бесчеловечно.

— Эта Дячишина хочет денег. Много и сразу, в обход общей кассы. Нашла себе парочку приятелей по интересам и собирается давить тебя до конца. И в этот раз, боюсь, на простом запугивании они не остановятся.

— Тогда я… Я не понимаю, — Риш хмурится, цепляет пальцы в замок и сверлит взглядом собственные коленки. — Если они не остановятся… Если всё так, как ты говоришь и мы не можем ничего сделать, не можем избавиться от них по закону… То что мы вообще можем, Макс? Как… Как мы можем себя защитить?

Голос Иринки дрожит от переполняющих её эмоций. И я не выдерживаю, наступаю на горло собственным принципам и принятым волевым решениям, наплевав на последствия прямо здесь и сейчас. Я слезаю со стула, обхожу барную стойку и ловлю упрямую теперь уже Потапову в капкан крепких объятий. Веду носом вдоль виска, по щеке и ниже, к беззащитно обнажённой шее. Касаюсь губами нервно бьющейся жилки на ней и утыкаюсь лбом в её плечо:

— Официально мы ничего не можем сделать. Придраться не к чему, просто чиновник слишком хорошо выполняет собственную работу. Но если бы их можно было спровоцировать, заставить ошибиться… В этом случае их тут же свои же сольют. Никто не любит настолько инициативных людей, даже в криминальных кругах.

На пару минут в кухне воцаряется напряжённая тишина. Каждый думает о своём, и пока Ирка переваривает мои слова, я перебираю список знакомых семей в своей голове. Успеваю придумать десяток аргументов против участия Ирины в импровизированной ловле на жильца и пропускаю тот момент, когда человек в моих руках принимает своё собственное решение.

Положив руки на стол и сцепив их снова в замок, Риш делает глубокий вздох, как перед шагом в бездну и выдаёт тихо, но уверенно и твёрдо:

— Что мне нужно сделать, чтобы спровоцировать их?

Невинный вопрос бьёт под дых похлеще чем чей-то кулак. На миг я теряюсь от захлестнувшего меня страха и беспокойства. Чувствую, как скрипит на зубах и вязнет во рту горькая злость, и еле держусь от соблазна сжать её плечи и трясти, пока мозги не встанут на место. Шумно дышу через нос и считаю от одного до десяти и обратно, пытаясь хоть так взять себя в руки. И всё равно не могу удержаться и резко рублю, почти шиплю ей на ухо:

— Даже не думай, Риш. Я не для того тебе всё это рассказывал, чтобы тут же кинулась в самое пекло. Ты в этом точно участвовать не будешь. Не будешь и точка! Поняла?

Ответный взгляд полон упрямства. Риш поджимает губы, щурит глаза и бессознательно пытается избежать моих прикосновений. Закрывается, поднимает свою защитную броню и цепляет на лицо маску вежливого, холодного интереса. И это бесит настолько, что я сжимаю руки в кулаки до побелевших костяшек и едва слышного хруста.

Кажется, утро медленно, но верно, перестаёт быть добрым…