Авлаки хотел больше узнать о моих знакомых — в Сане и Таизе. Он спросил меня о других иностранцах, с которыми я общаюсь, а также о йеменцах вроде Абдула, с которыми я встречался. Казалось, что он стремился расширить круг знакомых радикалов, как в столице Йемена, так и за ее пределами.
Я спросил Авлаки, когда тот вернулся в Йемен.
— Около трех лет назад. Иногда скучновато, но жить на Западе после 11 сентября было непросто.
— Здесь тоже было не так просто, — засмеялся я.
Обычная светская болтовня, но потом мне подумалось, что он исподволь прощупывал меня, глубину моих убеждений, а также круги, в которых я вращался.
Сын Авлаки, Абдулрахман, вошел показать домашнюю работу. Лет десяти, высокий для своего возраста, с отцовскими глазами. Между ними явно была тесная эмоциональная связь. Абдулрахман восхищался папой, а тот относился к сыну теплее и внимательнее большинства знакомых мне йеменских отцов. Ласковый и вежливый, Абдулрахман помог развлечь Усаму, несмотря на разницу в возрасте.
Самульски, явно договорившись с Авлаки, предложил начать учебный кружок для углубленного изучения ислама — прекрасная возможность для студентов обсудить текущие события и их значение в свете ислама. Авлаки согласился, а я вызвался организовать занятия.
Авлаки начал приходить ко мне домой читать лекции на английском для европейских боевиков. Дом старинный, красивый, с белеными стенами, я украсил его темно-синей арабской мебелью и толстым йеменским ковром. Для меня это была честь, но и Авлаки наслаждался нашей компанией. Мы были более светскими, чем большинство его учеников, преподавать нам ему нравилось, мы ловили каждое его слово. Усевшись на полу по-турецки и разложив перед собой конспекты, спокойный и красноречивый, он любил щегольнуть умом и поучать, поглядывая на нас сквозь очки.
Он много размышлял об исламском законодательстве, связанном с джихадом, приводя стихи из Корана и хадисов. Один из самых популярных его онлайн-трактатов — «44 способа поддержать джихад» — вырос из лекций, прочитанных у меня на ковре[60].
Он гневно обрушивался на йеменское правительство за сотрудничество с США. Любил повторять: «Нам надо подмести у себя перед дверью».
После занятий он никогда не оставался с нами на обед или ужин, явно стараясь сохранить дистанцию. Вежливо взяв предложенное печенье, уходил. Если Омар Бакри был гурманом, Авлаки был аскетом.
Однако со временем мы сблизились. У него было хорошее чувство юмора, и он любил разговор начистоту. Некоторые из его студентов были почтительны до подхалимажа. Я, скорее всего, приглянулся ему потому, что мог возразить.
Авлаки обладал редкой способностью сочетать преподавание с талантом общения и широким взглядом на мир. Множество знакомых мне исламских ученых могли бесконечно рассуждать о тонкостях Корана, но не умели говорить с широкой, в особенности молодежной, аудиторией.
Я стал присматриваться к нему и расспрашивал о его жизни за границей, стараясь понять, что заставило его выбрать этот путь. Он был на пять лет старше меня. Родился в Нью-Мексико в 1971 году, во время учебы там отца и вернулся в Йемен в семь лет[61]. Отличник по всем предметам, он получил полную стипендию для обучения в США.
Поступить он решил в Университет штата Колорадо в Форт-Коллинс, на факультет гражданского строительства, сказал, что ему нравилась рыбалка в Скалистых горах. Затем он ненадолго вернулся домой, женился и вновь уехал в США. Став популярным проповедником в мечетях в Денвере, он почувствовал призвание в пропаганде ислама. Он сказал, что одной из причин, побудившей его серьезнее отнестись к религии[62], стала военная кампания США по изгнанию Саддама Хусейна из Кувейта в 1991 году[63].
В 1996 году — в возрасте всего 25 лет — его назначили имамом мечети Рабат в Сан-Диего, маленького бунгало, зажатого среди ранчо в Ла-Меса. Он сказал, что ему нравится климат в Южной Калифорнии, и он прожил там почти пять лет. Авлаки по праву гордился своими академическими успехами в США. Уехав с Западного побережья, проповедовал в исламском центре «Аль-Хиджра» в Северной Вирджинии и писал докторскую диссертацию в аспирантуре Университета им. Дж. Вашингтона. В первом семестре средний балл у него был 3,85[64].
Казалось, молодого имама — умного, со связями, хорошо образованного — ждет блестящее будущее. Он мог возглавить недавно созданный в Университете Саны педагогический факультет, чтобы помочь поднять образование бедной и практически поголовно неграмотной родины.
Но все изменилось после 11 сентября.
Среди множества посвященных ему статей я нашел одну, опубликованную на следующий день после терактов 11 сентября. Эндриа Брюс Вудолл, фотокорреспондент «Вашингтон пост», пришла в центр «Аль-Хиджра» на так называемое межрелигиозное молитвенное собрание. На одной из фотографий Авлаки сложил руки над своей феской. «Жест, означающий и горе, и в то же время страх мусульман перед людьми, которые могут обвинить их в этой трагедии», — писала Вудолл[65].
Вскоре после терактов Авлаки дал интервью журналу «Нэшнл джеографик»[66].