Бруно поганенько захихикал.
– А кто тебя спрашивает, юноша? – Он неторопливо закрутил браслетом, проговаривая монотонным, заунывным голосом: – Я твой друг, твой лучший, единственный друг… Мне можно и нужно доверять во всём… Тебе со мной спокойно, хорошо, ты с радостью подчиняешься моим приказам…
Надо было срочно переходить на сверхскорость, бросаться и вырубать коротышку, но я не мог сдвинуться с места! Застыл, как истукан с острова Рапа-Нуи, и таращился на Того-Кто-Приказывает. Моя личность билась в панике, заходясь от ужаса, а тело отказало – ноги, руки, шея сделались как каменные, налились неподъёмной тяжестью.
Я всё прекрасно слышал, вот только язык и губы не подчинялись мне, даже тупо мычать не выходило. Ещё немного, и свалюсь тут, как декоммунизированный памятник…
Выстрел из бесшумного пистолета прозвучал как гром. Пуля разорвала Хинкису плечо, и тот с размаху сел на худую задницу.
– Ай! – взвизгнул коротышка, и морок тут же спал с меня, возвращая подвижность всем членам.
Пошатнувшись, я обернулся, увидав Леви. Израильтянин стоял, набычившись, с ненавистью глядя на Бруно. Пистолет в его руке не дрожал, словно оружие и впрямь сжимала длань статуи.
– Привет, «Миха», – обронил Шавит. – Эта сволочь убила Хаима!
– Я не убива-ал! – проскулил оперативник КПК. – Он са-ам!
– Ты приказал ему убить себя! – повысил голос Леви. – Гамлиэль ещё до того, как ты его загипнотизировал, включил магнитофон на запись, маленький такой кассетничек под топчаном… – Израильтянин взял паузу, медленно выдыхая. – Хаим мог тебя убить сразу, но он выжидал, не догадываясь о твоих сволочных способностях! Вот только на меня они не действуют. Проверено.
Лицо Хинкиса страшно исказилось.
– Ми-ха! – каркнул он, и я снова ощутил необоримый накат тёмной волны, затапливавшей мозг.
Хлопнул выстрел. Бруно содрогнулся. На его белой рубашке расплылось красное пятно, как раз напротив сердца. Хинкис упал на колени, покачался секунды две, шевеля синевшими губами, – и повалился в реденькую подсыхавшую траву.
– Спасибо, Леви! – выдохнул я.
– Эйн бэ адма, – ответил Шавит, опуская оружие. – Не за что.
Смеркалось. Я оседлал своего «педального коня» и покатил к Третьей мельнице. Задуманное пуга́ло, но и азарт раздувало нешуточный.
Улица Парижской Коммуны длинная, она тянется вдоль реки, перебрасываясь мостами через глубокие балки, и выводит к полуразобранной мебельной фабрике. Её выстроили на руинах той самой мельницы Августа Гана, от которой осталось лишь название.
Sic transit…
Я съехал на тропинку, выбираясь ближе к берегу. Велик оставил в кустах, а рюкзак повесил на плечо. По смутно различимой тропинке вскарабкался на угол бывшей мельницы.
Внизу шумела вода, протекая по каналу. Когда-то она вращала колесо, подпёртая плотиной, а теперь былое лишь угадывается.