— А как ты думаешь, которая из них младше, если они выглядят совершенно одинаково?

— Ну, у той, которую мы посылаем на неделю назад, можно отрезать хвостик. И тогда она вернется…

— О, Дэнни, как это жестоко! И к тому же у морских свинок нет хвостов! — выдвинула она решающий довод.

Больше я не пытался объяснить ей все это.

Рикки просто не придавала этому большого значения. Увидев, как я поник, она тихо сказала:

— Иди ко мне, милый, — она взъерошила мне волосы и чмокнула меня. — Мне нужен один ты. С двумя бы я не справилась. Скажи мне вот что — тебе понравилось, какой я стала?

И я зарекся просвещать Рикки, кто я такой.

Но некоторых вещей я так и не могу объяснить даже самому себе. Словно я сидел на карусели, считал обороты и сбился со счета. Почему я не видел сообщения о моем пробуждении? Я имею в виду второе пробуждение, в апреле 2001 года, а не первое в апреле 2000. Я же тогда подробно просматривал этот раздел. Меня разбудили (во второй раз) 27 апреля 2001 года, в пятницу, значит, сообщение об этом должно было быть в «Таймсе» на следующее утро. Но я не видел его.

Рассуждая логически, можно представить себе Вселенную, где нет Европейского континента. Неужели и впрямь существуют параллельные потоки времени или альтернативные Вселенные? Неужели я попал в другую Вселенную, когда вмешался в структуру мироздания? И нашел там Рикки и Пита? Может быть, где-то (или когда-то) есть такая вселенная, в которой Пит воет, брошенный на произвол судьбы? Или такая, в которой Рикки не попала к бабушке, а вынуждена была терпеть мстительную ярость Беллы?

Но одна строчка мелким шрифтом ничего не доказывает. Той ночью я почти не спал, и мне вполне могло просто показаться, что я просмотрел все газеты. Я всегда был рассеян, особенно когда думаю о работе.

А что я стал бы делать, если бы увидел свое имя? Встретил бы самого себя и сошел с ума? Нет, ведь если бы я увидел свое имя, я не сделал бы того, что сделал потом. «Потом» — с моей точки зрения — и это имя просто не могло появиться в печати. Не оказалось бы причин, которые привели бы к этому. Здесь налицо была обратная отрицательная связь с «охранной цепью» — само существование этой строки было обусловлено тем, что я ее не увижу. Сама возможность того, что я прочту свое имя, исключалось «невозможностями», заложенными в основе цикла.

«Есть божество, что лепит нашу волю; желанья наши — плод его трудов».[15] В одном изречении утверждается и предопределение, и свобода воли. Есть только один настоящий мир, с одним прошлым и одним будущим. «Каким был вначале, таков есть и таким пребудет мир бесконечный, аминь». Только один… но такой большой и славный, что в нем хватает места и для свободы воли, и для путешествий во времени, и для всего прочего, причем все это опутано связями — прямыми и обратными, есть даже «охранные цепи». В рамках его законов нам позволяется все, что угодно… Но потом все возвращается на круги своя.

Я не единственный, кто путешествовал во времени. И Форт, и Амброз Бирс[16] описали множество таких случаев, правда, относя их к области необъяснимого. Еще стоит вспомнить двух дам из парков Тринажена. Я подозреваю, что старый док Твишелл нажимал свою кнопку гораздо чаще, чем признается… при этом ничего не объясняя тем, кого посылал в прошлое или в будущее. Сомневаюсь, что это когда-нибудь всплывет. В моем случае об этом знали всего три человека, и двое из них не поверили мне. Не так уж много может быть путешественников во времени. Как говорил Форт, железные дороги появились только тогда, когда пришло их время.

Но у меня не выходит из головы Леонардо Винсент. Неужели он стал Леонардо да Винчи? Неужели прошел через весь континент и встретил Колумба? В энциклопедии описана его жизнь — но ведь свою биографию он писал сам и мог написать все, что ему было угодно. Я-то знаю, как это бывает. Сам делал нечто подобное. В Италии пятнадцатого века не знали ни личных номеров, ни идентификационных карточек, ни дактилоскопии — тогда все было проще.

Представьте себе его, оторванного от всего привычного: он знает, что возможны полеты в воздухе, электричество, еще миллион всяких вещей — и пытается изобразить все это хотя бы в принципе, в рисунках. И представьте себе его тоску по своему времени — ведь ему ведомо, что пройдут столетия, прежде чем люди сумеют сделать все это. Прежде чем у них появятся возможности для этого.

Танталу было все-таки намного легче.

А еще я думал о том, как сделать путешествия во времени коммерчески выгодными, если, конечно, их когда-нибудь рассекретят. Можно совершать лишь короткие прыжки во времени, можно досконально разработать методику возвращения назад, усовершенствовать саму машину времени. Но однажды можно перескочить через все эти рамки и оказаться в таком времени, где и слыхом не слыхивали ни о каких темпоральных перемещениях. И еще. Представьте себе, что вы собрались в двадцать пятый век, а вместо этого попали ко двору короля Генриха Восьмого, совершенно не зная ни обычаев, ни нравов того времени. Право, лучше оказаться в лошадиной шкуре. Вот эта неопределенность и есть главное препятствие.

Пока не удастся избавиться от всех этих пороков, нечего и думать ни о каком коммерческом использовании перемещений во времени.

Не стоит обращать внимания на «парадоксы» и всяческие «анахронизмы» — где-нибудь в тридцатом веке машину времени, может быть, уже довели до полного совершенства и вовсю ею пользуются. Так оно и будет. Это предопределено планами Создателя.

Господь дал нам глаза, мозг и две руки. Все, что мы делаем с их помощью, просто не может быть парадоксом. Ему нет нужды следить за соблюдением всех законов. Они великолепно сами управляют собой. Чудес не бывает, слово «анахронизм» во веки веков так и останется просто словом.