Туман стремительно рассеивался. Невесёлая догадка, чем явственней, тем тяжелей, созревала в голове Семенова: это не случайная засада, цель ее — не захват «языка», это целенаправленная охота именно на него. И, значит, стоит за этим предательство… Кто-то знал о его поездке в штаб и проболтался или умышленно выдал…
А Сова, с довольным видом рассматривающий свою ценную добычу, скорей всего, этим и воспользовался. Больше и некому — другим командирам белых вряд ли хватило бы запала на такую операцию.
— Пришлось, стало быть, иуду среди моих подыскать, — комэск решил проверить своё предположение и заодно поддеть противника, слишком уж довольный у него вид. — Оно и ясно, в общем. Иначе-то никак. В открытую вам комэск Семенов не по зубам…
— Ну-ну, — сотник деланно рассмеялся. — Давай-ка, товарищ Семенов, без красивых речей обойдёмся, не на партийном собрании небось!
Сова огляделся, будто хотел запомнить получше место пленения красного комэска, кивнул.
— Поедем, пожалуй.
Муртазали завязал Семенову глаза куском ткани, пропахшей ружейной смазкой, да так, что голову словно обручем стянуло.
— Ослабь, ты мне глаза выдавишь…
— Обойдешься!
Две пары рук подняли комэска, умело усадили на крупного гнедого, впереди седла. Кто-то проверил узел верёвки, стягивающей запястья и, единым махом оторвавшись от земли, уселся позади.
— Не привык, небось, без седла? — послышался над ухом насмешливый голос калмыка или башкира. Обхватив Семенова, он взял поводья. — Моя бы воля — вообще тебя через круп перебросил, как тюк с навозом!
— Рысью, а-арш! — скомандовал сотник.
И они поскакали в сторону линии фронта.
— Чем же я тебе так насолил? — спросил Семенов. — Ты же на богатея не похож. А мы за бедняков воюем…
— Я и был бедняком. Наломался у барина — от зари до зари, любого труда не чурался. Постепенно завел лошадь, коровенку, козу, стала семья концы с концами сводить: кушать досыта, детишкам конфеты да баранки к праздникам покупать, из лохмотьев в нормальную одежу переоделись… Думал, из нищеты выбрались, а когда новая власть пришла — еще лучше заживем! Только вы, сволочи, меня в кулаки-мироеды записали. По-вашему: кто сыт — тот уже не бедняк, а богач! А значит — надо его кулачить. Вот и отняли все подчистую! А когда детишки помирать от голода начали, тогда порядок! Вы же нищету любите. У кого что-то есть — отобрать, пусть ни у кого ничего не будет! Только у меня другой порядок — рубить и вешать вашего брата безо всякой пощады!
Жилистый кулак больно врезался Семенову в ухо. Голова мотнулась и в ней будто колокола забили набат.
— Это не власть, это перегибы на местах, — с трудом вымолвил он. — Я бы тебе козу оставил. Да и лошадь, пожалуй…
— Спасибо, краснопузый! — еще один удар сотряс воспаленный мозг. — Я нашего есаула попрошу, чтоб тебя мне отдал. Буду спину ножом полосовать и посыпать солью за твою доброту!
Семенов замолчал. И тут же нахлынули невеселые думы. Кто же предал? Немногие знали про эту поездку. Четверо, что лежат убитыми в кустах, вряд ли бы сами вызвали свою смерть… Буцанов? Да нет, это исключено! Кто же тогда? Да хрен с ним! Кто бы ни предал и что бы ни получил взамен — выбор этого человека делает его настолько ничтожным, что тратить на него драгоценные минуты жизни, которых оставалось теперь, похоже, немного, было бы непозволительным расточительством.
Покачиваясь на чужом коне, по пути к неминуемой смерти, перед которой, возможно, его ожидают допросы и пытки, комэск вдруг вспомнил, как однажды в детстве конюх отправил его на реку помыть барскую кобылу с заковыристым именем Эльсинора. Обещана была за это кормёжка от пуза. Брат Сидор напросился за компанию. Устроился сзади и всю дорогу просил не спешить, боялся свалиться. Эльсинора в реке закапризничала, стала фыркать и рвать повод из рук. На глубину заходить отказалась наотрез. Кое-как управились. Но когда вернулись, конюх сказал, что помыта лошадь отвратительно и за такую работу Ивана не кормить следует, а сечь, и что в приснопамятные времена, при бывшем барине, засекли бы его, шельму, до беспамятства. Когда возвращались от усадьбы домой, Сидор расплакался, от голода и обиды.