– Одна не пойду! – испуганно заверещала я. – Мало ли чего вы со мной сотворить удумаете. Всех принимайте… – И столь же крепко ухватилась за руку стоящего за мной Зоргана.
– Еще чего! – возмутился мужик, упрямо затягивая меня во двор. – На кой ляд нам все?
– Всех! – придушенно требовала я, ибо предельно натянувшийся воротник здорово мешал мне дышать.
– Тебя! – стоял на своем мужик, не переставая упражняться в удушающих манипуляциях.
Я хрипела, воротник трещал…
Положение спас дракон, внезапно высунувшийся из нагрудного кармана моей куртки и цапнувший мужика за палец…
– А-а-а! – Селянин с воплем улетел в глубь двора, где смачно приземлился на пятую точку и громко выругался, наградив своего обидчика несколькими весьма нелестными эпитетами.
– Сам такой! – величественно парировал Трей, вновь скрываясь в недрах кармана.
Я прокашлялась, и мы ровным строем вступили во двор…
– И правда великая целительница! – продемонстрировал странную логику мужик, поднимаясь, отряхивая штаны и низко кланяясь. – Соблаговолите пожаловать к нам в гости!
– И соблаговолю! – все еще похрипывая, согласилась я, поднимаясь на крыльцо и проходя в услужливо распахнутую передо мной дверь…
Я очутилась в чисто прибранной горнице, полной народу. Мужчины, женщины и подростки обоих полов чинно сидели на скамьях, расставленных вдоль стен комнаты, храня напряженное молчание. Глядя на их печальные, торжественные лица, я поняла, что попала на какую-то церемонию, весьма неприятную и, возможно, даже траурную. В центре горницы, на возвышении, лежал мужчина средних лет, одетый в белую рубаху и до пояса укрытый погребальным покровом. Закрытые глаза, изможденное лицо с ввалившимися щеками наводили на мысль о тяжелой болезни, а единственным признаком еще не угасшей жизни являлось слабое дыхание, чуть колыхавшее грудь страдальца.
– Староста наш, Ронк! – на ухо шепнул мне хозяин избы. – Год уже как болеет, да никто так и не сумел определить, чем именно. Есть не может, пить не может, дышит и то с трудом. Много лекарей его лечили, да все без толку. А нынче Ронку совсем худо стало. Вот сидим, значит, ждем – когда он богам душу отдаст…
Тут на правой лавке кто-то горестно всхлипнул. Я пригляделась и обнаружила молодую женщину, красивую и статную, к которой прижимались двое детей – мальчик и девочка. Девочка – хрупкая блондиночка с прелестным личиком, а мальчик – вылитый Ронк.
– М-да, – глубокомысленно протянула я, подходя к умирающему. – Прискорбно. Где у тебя болит-то, сердешный?
Ронк медленно открыл глаза, выпростал из-под покрова худую руку и сделал неопределенный жест, охватывающий расстояние от носа до коленей.
– Зашибись, точный диагноз! – хмыкнула я. – Эй, красавица, – я пальцем поманила к себе жену старосты, – скажи, что ему лечили?
– Сердце, почки, легкие, желудок, – зачастила торопливо подошедшая женщина. – Даже от геморроя лечили, ничего не помогло…
– Чудесно! – Я задумчиво потерла лоб, а потом подхватила со стола горящую свечу и без слов подала ее женщине, подразумевая – посвети. Вытащила из сумки ложку, с усилием втиснула ее между зубами умирающего и раскрыла тому рот… С моих губ сорвался довольный, ироничный смешок. – Пинцет найдется? – спросила я у жены Ронка.
– Найдется! – Баба метнулась куда-то и, вернувшись, с поклоном подала мне требуемый инструмент.