Он поднес к глазам бинокль и начал вглядываться в лежащий перед ним лесной массив, уже и не вспоминая о том, что минуту назад едва унес ноги от вертолетов.

Из леса на них надвигалось нечто куда более страшное. Что-то такое, в сравнении с чем пятнистые туши боевых геликоптеров казались детскими игрушками, безобидными модельками – не более. Что-то смертельно опасное. Роковое. И скрыться от этого рокового не было никакой возможности. Прежде всего, потому, что не было ясно, от чего скрываться.

В линзах бинокля был обычный зимний лес. Лиственный – облезший, жалкий. Плешивый. С кривыми стволами безлистных деревьев и скелетообразным буреломом, видневшимся то там, то тут. Языки хвойного выглядели не в пример наряднее – красно-желтые стволы сосен, темно-зеленая хвоя, пушистые силуэты елей. Даже упавшие деревья выглядели наряднее, во всяком случае рядом с рухнувшими осинами.

Ничего.

Донн-н-н-г!

Это ударило слева. Потом раздался скрип, словно кто-то отдирал от ствола огромную щепку. Щеки защипало еще сильнее, легкий ветерок внезапно стих. Пальцы, держащие бинокль, свело от холода, и Сергеев с ужасом почувствовал, что воздух густеет.

Его выдох напоминал дыхание дракона – густой клуб белого пара, – и он был готов поспорить на любые деньги, что этот пар почти мгновенно осыпался на куртку мельчайшими кристалликами с едва слышным звоном.

Донн-н-н-н-нг!

На этот раз Михаил увидел краем глаза какое-то движение метров за триста от катера, как раз там, где к небу поднимались высокие сосны. Как раз над ними клубилась бело-голубая дымка, такая же, как только что опала на куртку Сергеева – влага, содержащаяся в сухом зимнем воздухе превращалась в порох под дыханием небесного холода.

Донннг! Донннг! Донннг!

На его глазах одна из сосен лопнула по всей длине, словно переварившаяся сосиска, пошатнулась, скручиваясь. Рядом рванула, раскрываясь до сердцевины еще одна. Потом еще. Даже Сергеев, которому довелось видеть «окна» не первый раз, замер и в изумлении опустил руки с биноклем при виде ТАКОГО. На лес покрывалом опускался мороз, и сосны, осины, дубы и липы лопались, как бутылки, забытые в испарителе, и проседали одно за другим.

Сергеев шмыгнул в люк, как суслик в нору, захлопнул его за собой и выдохнул, с трудом разлепив смерзшиеся губы – кровь из прокушенной щеки застыла, сомкнув ему рот:

– Вадик! Быстро! Прочь! Поехали!

Он оттолкнул неуклюжего Подольского, перешагнул через лежащего на полу, помятого Али-Бабу, и, наклонившись, крутанул ручку автономного отопителя.

Печка загудела и завелась, наливаясь внутри красноватым горячим светом.

– Что там? – спросил Вадим, трогая «хувер» с места.

Донн-н-н-нг!

Ударило совсем близко, и Сергеев невольно оглянулся через плечо.

– Холод рвет деревья, – пояснил Сергеев, чуть задыхаясь от брызжущего в кровь адреналина. – Я такого еще не видел, ребята. Второй раз за зиму – это уже необычно. А чтобы деревья лопались, мне и слышать не доводилось.

– Мне тоже, – сказал Подольский, не скрывая испуга. – Сколько живу здесь, никогда не слышал, чтобы Дед Мороз приходил два раза за зиму. Но мы далеко от базы, Миша. И в Зоне есть много вещей, о которых я не слышал.