В восемь часов партию заключённых отправили в крытых машинах на вокзал.
Поезд немного опаздывал. Мрачную толпу, окружённую овчарками и автоматчиками, разместили поодаль от народа на перроне. У большинства уголовников торчала за пазухой пайка чёрного хлеба, кое у кого болтались в руках узелки, хромец прижимал к себе пустой футляр для скрипки.
Почти все пялили глаза на приятную даму на платформе, которая в свою очередь поглядывала на одну из собачек, охраняющих фигурантов… Судя по лицу, у Анны Сергиевны сердце разрывалось от предстоящей разлуки с курортным романом… Она, конечно, будет помнить каждую деталь этого случайного счастья… ужасно не хочется возвращаться в С., в дом за серый длинный забор с гвоздями (такой же серый больничный забор, ограждающий и палату для сумасшедших №6), к мужу, который, попадая в загранкомандировку первым делом непрочь, наподобие известного писателя, попасть не в картинную галерею, а в приличный бордель… Но тут… к ней подкатывает клёвый незнакомец, красивый, точно лысеющий Вронский, и, сказав, что ему в это же купе, вот билет,.. поинтересовался, который час?
И тогда Анна Сергеевна, почти не поворачивая голову в его сторону, однако, несомненно, уже во власти внезапно нового зова коварной плоти, небрежно и в то же время очень вежливо пролепетала:
– Без двадцати десять…
Из-за поворота показался пыхтящий тепловоз, как первая буква нецензурного слова, которая тянет за собой многоточие вагонов.
Клетка на колёсах была прицеплена сразу за локомотивом. С виду – почтовый вагон с занавесками на окнах.
Бывшему студенту повезло. Он успел в числе первых не только ворваться по команде охраны в «Столыпин», но и вскарабкаться на верхнюю полку, где можно лежать одному. Внизу гудел, расплываясь огненной лавой мата и ругани, стриженный этап…
Вот так на свободе, пробираюсь плацкартом в Крым из города на Неве без копейки в кармане, Викентий почивал на верхней полке без матраца и постельного белья, сунув под голову согнутый локоть. Внизу любезничали две бабы; ели и пили вдосыть, витийствуя после чаёвничания:
– Бог напитал – никто не видал, кто видел – тот не обидел!
Перед очередной остановкой поезда одна из них собралась покинуть вагон, и зашёл меж сотрапезницами спор о трёх кусочках рафинада, что остались по окончанию завтрака в бумажных обёртках на столе. Та, что выходила, советовала той, что продолжала путь:
– Возьмите себе сладость!
Другая учтиво возражала:
– Да зачем? У меня дома этого добра полно.
И мило препирались, пока на станции рыжая не пошла провожать пегую до дверей.
Голодранец мигом слетел с полатей, содрал с осколка сахара-медовича обложку и тут же заглотил.
Тётка вернулась.
Пассажир невозмутимо пялил глаза в окно.
Посматривая на проносящийся за стеклом пейзаж, спутница, помолчав, сказала:
– А цукору-то было три штуки!