По одной версии, Гумилев промахнулся, по другой версии – выстрелил вверх. Позднее секунданты показали в суде, что Гумилев «не то промахнулся, не то стрелял в воздух». Во всяком случае, он явно особенно не прицеливался. А Волошин признался, что не умел стрелять. Короче говоря, дуэль завершилась без кровопролития.

В газетах потом этот поединок назвали водевильным. Полиция раскрыла это дело, обнаружив на Черной речке галошу одного из секундантов. Так несостоявшаяся трагедия превратилась в фарс. Надо сказать, что журналисты вволю поиздевались над обоими участниками дуэли: публиковались язвительные стихи и карикатуры (в одной из них изображалась дуэль двух поэтов, читающих друг другу свои стихи, после чего и они оба, и их секунданты, не выдержав, падают замертво). А газета «Биржевые ведомости» поместила на своих страницах следующую эпиграмму:

Согласно приговору окружного суда, Гумилев получил за дуэль семь дней домашнего ареста (как формальный инициатор поединка), а Волошин – одни сутки домашнего ареста. Но едва ли дуэлянты отбывали это наказание на самом деле.

Потом дуэлянты надолго остались врагами. Время от времени им приходилось встречаться в различных редакциях, но они делали вид, что незнакомы. Гумилев, по свидетельству Ахматовой (она вышла замуж за Гумилева в 1910 году), «старался вовсе не упоминать об этом человеке». Потом началась война, Гумилев принял в ней участие и даже был награжден Георгиевским крестом. Потом была революция, а в 1921 году они встретились вновь. Существуют воспоминания Волошина об этой встрече:

«Я сказал: «Николай Степанович, со времени нашей дуэли произошло столько разных событий такой важности, что мы можем, не вспоминая о прошлом, подать друг другу руки». Он нечленораздельно пробормотал что-то, и мы подали друг другу руки».

Несмотря на благополучный исход дуэли, вина за нее, похоже, была на совести Дмитриевой и, по-видимому, это мучило ее. В 1926 году, уже после гибели Гумилева, расстрелянного Петроградским ГубЧК в августе 1921 года, Елизавета Ивановна (Лиля) написала свою «Исповедь», завещав опубликовать ее только после своей смерти.

Она умерла в 1928 году, а посему истинная причина дуэли на многие годы оставалась затуманенной, хотя очевидцы и современники немало писали об этом. Волошин в своем «Дневнике», описывая событие, явно приукрашивал свою роль защитника оскорбленной девушки. Он утверждал:

«Он стал рассказывать, что Гумилев говорит о том, как у них с Лилей в Коктебеле был большой роман. Все это в грубых выражениях. Гюнтер даже устроил Лиле «очную ставку» с Гумилевым, которому она принуждена была сказать, что он лжет. Гюнтер же был с Гумилевым на «ты» и, очевидно, на его стороне. Я почувствовал себя ответственным за все это и <…> через два дня стрелялся с Гумилевым».

Он – это немецкий поэт и переводчик Иоганнес фон Гюнтер, имевший широкий круг знакомств среди петербургских писателей и ставший в 1909 году сотрудником «Аполлона». К этому имени мы вернемся чуть позже, а пока отметим, что истинная роль Волошина в этой истории была далеко не такой благородной, и он был не менее Дмитриевой повинен в случившейся дуэли. Почему? Да потому, что, согласно дуэльному кодексу, право заступиться за женщину имел либо ее близкий родственник (а Дмитриева имела родного брата и официального жениха), либо мужчина, в присутствии которого оскорбление было нанесено. Лишь при отсутствии таковых женщина могла обратиться за заступничеством к постороннему лицу. Но Волошин не вызвал Гумилева на дуэль в ответ на оскорбление, нанесенное им даме (формально Волошину совершенно посторонней), он сам нанес ему тяжкое оскорбление, спровоцировав вызов на дуэль.

Считается, что Гумилев рассказывал всем о «большом романе», который был у него с Дмитриевой, «в самых грубых выражениях». Но это именно Дмитриева изложила своему другу Волошину такую версию событий.

С.К. Маковский, уже находясь в эмиграции, переписывался с Гюнтером, и он получил от него следующие сведения:

«Гюнтер был (случайно) свидетелем того, как Гумилев, друживший с ним тогда, действительно грубо оскорбил Дмитриеву, защищая себя от ее притязаний выйти замуж за него, Гумилева, с которым она была в любовной связи. <…> Она пожаловалась Максу. <…> Остальное становится понятным».

Это свидетельство коренным образом меняет всю картину произошедшего. Оказывается, это не Гумилев уговаривал Дмитриеву выйти за него замуж, а Дмитриева хотела женить на себе Гумилева. А сам Волошин в это время совсем не спешил делать ей предложение. При этом тогда в самом разгаре была мистификация с Черубиной де Габриак, и Волошин, придумавший эту историю, опасался, что Гумилев может раскрыть истинное лицо Дмитриевой и предать огласке роль Волошина в этой мистификации. Получается, что Волошин судил о дворянине Гумилеве по себе, по-мещански, а Николай Степанович при всех своих недостатках все-таки был джентльменом и о своих галантных похождениях не рассказывал даже близким людям. Получается также, что Дмитриева вольно или невольно стравливала Волошина и Гумилева, а Волошин принял на веру ее слова о нанесенном ей оскорблении. Что же касается Черубины де Габриак, то разоблачение состоялось в конце 1909 года, но Гумилев к этому не имел никакого отношения. Правду узнал упомянутый поэт Михаил Кузмин, и это обернулось для Дмитриевой тяжелейшим творческим кризисом: после разрыва с Гумилевым и Волошиным и после скандальной дуэли между ними она надолго замолчала.