Странная дуэль между Николаем Гумилевым и Максимилианом Волошиным
Название «Черная речка» прочно ассоциируется в нашей памяти с роковой дуэлью А.С. Пушкина с Дантесом. О ней практически все известно в мельчайших деталях. Примерно в этом же месте (на Парголовской дороге) дрались М.Ю. Лермонтов и барон де Барант. А вот о дуэли на Черной речке двух русских поэтов, Николая Степановича Гумилева и Максимилиана Александровича Волошина, известно разве что в узком кругу литературоведов-филологов.
Во все времена главным яблоком раздора у мужчин были прекрасные дамы. Первая дуэль на Черной речке произошла из-за Натальи Гончаровой. Из-за кого же стрелялись Гумилев с Волошиным? Из-за Анны Горенко, принявшей псевдоним «Ахматова» и позже ставшей женой Гумилева? Нет. Дрались поэты из-за молодой поэтессы, но ее звали не Анна, а Елизавета. Елизавета Ивановна Дмитриева, известная читателям своего времени под псевдонимом Черубина де Габриак.
Считается, что весной 1909 года у Гумилева с Елизаветой Дмитриевой завязался роман. Позднее сама она призналась, что у нее был роман с двумя поэтами одновременно: оба были влюблены в нее, и она была влюблена в обоих. Но Волошина она встретила на несколько лет раньше, питала слабость к его поэзии, посылала ему свои стихи, переписывалась с ним и обожествляла его, считая недосягаемым для себя идеалом. Гумилева она встретила в июне 1907 года в Париже, но та встреча последствий не предполагала. А весной 1909 года они увиделись вновь, и об этом Дмитриева потом написала так:
«Это был значительный вечер в моей жизни. <…> Мы много говорили с Гумилевым об Африке, почти с полуслова понимали друг друга. <…> Он поехал провожать меня, и тут же сразу мы оба с беспощадной ясностью поняли, что это была «встреча» и не нам ей противиться».
Какое-то время они были неразлучны, встречаясь ежедневно и проводя вместе много времени. Гумилев подарил ей альбом и надписал: «Не смущаясь и не кроясь, я смотрю в глаза людей, я нашел себе подругу из породы лебедей». По свидетельству Дмитриевой, она безоглядно бросилась в этот роман, хотя была в то время невестой Всеволода Васильева, отбывавшего тогда воинскую повинность. Сердце Гумилева также не было вполне свободно. Начиная с 1903 года, он был влюблен в гимназистку Аню Горенко, сестру своего гимназического друга Андрея Горенко. Но к 1909 году Гумилев получил от нее уже не менее семи отказов на предложения выйти за него замуж. Его мучила ревность и угнетали эти отказы. Он знал, что у нее был возлюбленный (будущая Анна Ахматова с зимы 1905 года испытывала нежные чувства к своему репетитору по математике Владимиру Викторовичу Голенищеву-Кутузову, но ее любовь к нему была несчастливой). И вот тогда, измученный влечением к Ане Горенко и ее постоянными отказами, Гумилев сделал предложение Елизавете Дмитриевой, но получил отказ. Во всяком случае, есть такая версия, и никто не знает, как все обстояло на самом деле. Наверное, так Дмитриева решила сохранить верность Васильеву, женой которого она станет в 1911 году. А пока же она предпочла Гумилеву его коллегу по редакции «Аполлона» Максимилиана Волошина. В ответ разъяренный Гумилев позволил себе нелестно высказаться о поэтессе, а Волошин, в свою очередь, нанес ему публичное оскорбление.
Сам он потом описывал это так:
«В огромной мастерской на полу были разостланы декорации к «Орфею». Все были уже в сборе. Гумилев стоял с Блоком на другом конце залы. Шаляпин внизу запел «Заклинание цветов». Я решил дать ему кончить. Когда он кончил, я подошел к Гумилеву, который разговаривал с Толстым, и дал ему пощечину. В первый момент я сам ужасно опешил, а когда опомнился, услышал голос И.Ф. Анненского: «Достоевский прав, звук пощечины – действительно мокрый». Гумилев отшатнулся от меня и сказал: «Ты мне за это ответишь» (мы с ним не были на «ты»). Мне хотелось сказать: «Николай Степанович, это не брудершафт». Но я тут же сообразил, что это не вязалось с правилами дуэльного искусства, и у меня внезапно вырвался вопрос: «Вы поняли?» (То есть: поняли ли – за что?)»
А вот версия главного редактора «Аполлона» С.К. Маковского:
«Волошин казался взволнованным. Вдруг, поравнявшись с Гумилевым, не говоря ни слова, он размахнулся и изо всей силы ударил его по лицу своей могучей ладонью. Сразу побагровела щека Гумилева, и глаз припух. Он бросился было на обидчика с кулаками. Но его оттащили – не допускать же драки между хилым Николаем Степановичем и таким силачом, как Волошин. Вызов на поединок произошел сразу же».
Н.К. Чуковский пишет об этом так:
«При оскорблении присутствовали посторонние, в том числе и Бенуа, и поэтому решено было драться на дуэли. Местом дуэли выбрана была, конечно, Черная речка, потому что там дрался Пушкин с Дантесом».
Дуэль Волошина и Гумилева состоялась 22 ноября 1909 года, через семьдесят два с лишним года после дуэли Пушкина. Разумеется, у каждого из противников были секунданты: у Гумилева – поэт М.А. Кузмин и шахматист Е.А. Зноско-Боровский, у Волошина – князь А.К. Шервашидзе-Чачба и граф А.Н. Толстой, будущий автор «Петра I», «Хождения по мукам», «Аэлиты», «Гиперболоида инженера Гарина» и т. д.
Это была очень странная дуэль. Во-первых, оба дуэлянта опоздали к месту поединка. Гумилев отправился на дуэль в собственной машине. И одет он был по-барски: в дорогой шубе и цилиндре. Но его машина застряла в снегу. Во-вторых, Волошин, ехавший на обыкновенном извозчике, тоже застрял в сугробе и решил идти к месту дуэли пешком, но по дороге он потерял калошу. Без нее стреляться он не хотел, и секунданты бросились искать волошинскую калошу. Наконец, пропажа была обнаружена и возвращена владельцу.
Н.К. Чуковский пишет:
«Гумилев, озябший, уставший ждать, пошел ему навстречу и тоже принял участие в поисках калоши. Калошу не нашли, но совместные поиски сделали дуэль психологически невозможной, и противники помирились».
На самом деле, все обстояло несколько иначе.
Гумилев желал драться с шести шагов, и по дуэльному кодексу он мог настоять на своем, но секунданты очень не хотели крови. Конечные условия были такими: двадцать пять шагов (по словам Шервашидзе) или пятнадцать шагов (по словам Толстого и Волошина), выстрелы по команде сразу. За пистолетами отправились к Борису Суворину, сыну знаменитого издателя, но у него оружия не оказалось. Тогда отправились к юристу А.Ф. Мейердорфу, и у того пистолеты нашлись: гладкоствольные, чуть ли не пушкинской эпохи. По утверждению Никиты Алексеевича Толстого, его отец тайком засыпал в пистолеты тройную порцию пороха – чтобы усилилась отдача и уменьшилась точность стрельбы. Потом граф Толстой отсчитал шаги, разделявшие дуэлянтов. Бесстрашный Гумилев сбросил с плеч шубу и остался в смокинге и цилиндре. Напротив находился растерянный Волошин: широкий в плечах, толстоватый, с гривой волос на голове, в шубе, без шапки, но в калошах. В глазах его стояли слезы, а руки дрожали.
А.Н. Толстой описывает этот поединок так:
«Выехав за город, мы оставили на дороге автомобили и пошли на голое поле, где были свалки, занесенные снегом. <…> Меня выбрали распорядителем дуэли. Когда я стал отсчитывать шаги, Гумилев, внимательно следивший за мной, просил мне передать, что я шагаю слишком широко. <…> Гумилеву я понес пистолет первому. Он стоял на кочке, длинным, черным силуэтом различимый в мгле рассвета. На нем был цилиндр и сюртук, шубу он сбросил на снег. Подбегая к нему, я провалился по пояс в яму с талой водой. Он спокойно выжидал, когда я выберусь, взял пистолет, и тогда только я заметил, что он, не отрываясь, с ледяной ненавистью глядит на В., стоявшего, расставив ноги, без шапки. Передав второй пистолет В., я по правилам в последний раз предложил мириться. Но Гумилев перебил меня, сказав глухо и недовольно: «Я приехал драться, а не мириться». Тогда я просил приготовиться и начал громко считать: раз, два… (Кузмин, не в силах стоять, сел в снег и заслонился цинковым хирургическим ящиком, чтобы не видеть ужасов)…три! – вскрикнул я. У Гумилева блеснул красноватый свет, и раздался выстрел. Прошло несколько секунд. Второго выстрела не последовало. Тогда Гумилев крикнул с бешенством: «Я требую, чтобы этот господин стрелял». В. проговорил в волнении: «У меня была осечка». «Пускай он стреляет во второй раз, – крикнул опять Гумилев, – я требую этого». В. поднял пистолет, и я слышал, как щелкнул курок, но выстрела не было. Я подбежал к нему. Выдернул у него из дрожащей руки пистолет и, целя в снег, выстрелил. Гашеткой мне ободрало палец. Гумилев продолжал неподвижно стоять. «Я требую третьего выстрела», – упрямо проговорил он. Мы начали совещаться и отказали. Гумилев поднял шубу, перекинул ее через руку и пошел к автомобилям».