Женя молчала. А что ответить? Любая дурнушка именно об этом и мечтает: что ее полюбят за характер, чувство юмора, знания, доброту… И что прекрасному принцу ее внешность не помешает разглядеть красоту под невзрачной маской. Но никогда об этом вслух никому не скажет, конечно же.
— Угадал я, Жень? Да не отнекивайся. И слушай меня внимательно: мы все одинаковые. Любим смотреть на внешность. Яркую, притягивающую, запоминающуюся. Хороших людей тоже ценим. Но смотрим на красивых. Это — суровая правда жизни. А умненьких и сереньких, но очень добрых и милых мышек выбирают ботаны. Неудачники. Отщепенцы. Лохи, короче. И не потому, что они такие классные. А потому, что на красивых и ярких у них силенок недостаточно, и смелости. Подбирают то, что останется на обочине жизни, так как в центр им дорога заказана.
Он говорил размеренно, не торопясь. Каждым словом вбивая гвозди в ее и без того израненную душу. Разве Женя сама об этом не догадывалась? Конечно. Во всех книгах и фильмах счастливыми были героини с хорошей внешностью. А страшненькие — только в комедиях и драмах. Но ведь хотелось верить, что и другие люди бывают…
— Молчишь? Не споришь? Наверное, потому, что я сейчас твои главные мечты разрушаю. Но лучше сейчас, чем годам к пятидесяти. Когда тебя позовет замуж какой-нибудь урод, трижды разведенный с красотками.
— И что мне теперь делать? Пойти в монастырь или лучше сразу повеситься? — Никогда еще в жизни девушка не была так близка к истерике.
— Поздно, дорогая. Надо было вешаться два года назад, а не проситься, чтобы я тебя забрал с той заправки. Столько сил потрачено, времени, денег… Зря, что ли? Даже не вздумай такой ерундой заниматься. С того света достану.
— Тогда — что?
— Ничего. Прекрати х…ней страдать. Смотри на себя внимательно, и учись недостатки превращать в изюминку. А достоинства, для начала, попробуй сама рассмотреть и другим показать.
И он кивнул в сторону зеркала, недвусмысленно показывая, что придется смотреть, искать… говорить. О том, о чем даже думать было противно и нежеланно. Но Суворова не зря называли Суровым (это ей парни, работники, рассказали): если на чем-то настаивает, себе дороже будет, если начнешь брыкаться. Несравненно дороже. Да и сил у нее уже не осталось, чтобы сопротивляться.
Обреченно вздохнув, повернулась. Всмотрелась повнимательнее. Снова вздохнула. И молча уставилась на свое отражение, пытаясь обнаружить в нем что-то привлекательное.
— Жень, если ты так на всех людей смотришь, как сейчас на саму себя, то я не удивляюсь, что народ стороной обходит. Тоска зеленая и грусть вселенская. За что себя так ненавидишь-то? — Голос из-за спины звучал странной смесью издевки и сочувствия. Больше так никто не умел, только Игорь — и проникнуться твоей проблемой, и тут же над ней посмеяться.
— Ну, а за что любить-то, Игорь Дмитриевич? Посмотрите, кожа — зеленоватого оттенка. На змею похожа, или на лягуху какую-то, не знаю. Ни загар, ни тональник, никакие средства не помогают… — Убрала волосы ото лба, чтобы лучше было видно.
— Ну, говорю же, дура ты, Женька. Сколько у тебя одноклассниц ходит в прыщах, угрях и прочих украшениях на всю рожу? Про пацанов не спрашиваю, они все сейчас такие.
Она принялась перебирать в памяти девочек из класса. Нет, у них были, конечно, писаные красавицы без единого изъяна… Однако, половина девчонок, точно, вечно бегала в туалет и замазывала прыщи.
— Не считала. Но есть… А причем тут они?
— Да при том, что у тебя кожа — почти фарфоровая. Как будто светится. А ты ее хочешь загаром испортить. Зачем? Чтобы быть, как все, желто-коричневой и сморщенной? Не советую. Это не впечатляет и не заводит. Как мужик тебе говорю.
Женя недоверчиво присмотрелась к себе. Еще раз.
— Ну, не то, чтобы светится… Наверное, да, желтой быть не хочу. Совершенно.
— Бледной останешься, и не станешь себя ничем мазюкать?
— Нет. Не стану. Спасибо, теперь поняла.