Я озадаченно подпираю щёку рукой:

— Ты без шуток? Да неужели всерьёз т а м у тебя так-таки и завелось что?

— Успокойся, кактус тебе в карман! Сейчас проверим, ч т о т а м у тебя. Ну-ка, книжная моль, дважды два? Да! Сколько будет дважды два?

Я выключаю громкоболтатель, по-быстрому перебираю в памяти каверзные ответы на заданный с явным подвохом вопрос и ничегошеньки-то путного не набегает на ум.

— Пять! — бросаю наугад.

— Хоть шаром покати! Пусто у тебя т а м, на чердачке, как в Сахаре! С чем и поздравляю. Дважды два — стеариновая свечка! Вот эта. Полюбуйся!

Ко мне на одеяло летит белая палица с пол-аршина.

Повертел я её брезгливо, попробовал на вкус. Брр! И отшвырнул назад в кучу на стол.

Во всё это время мама с каким-то изумлением смотрела на гору свечей. Тени недавней радости, смешанной с бедой, блуждали по её лицу. Она не отрывала пристального, клейкого взгляда мудрых тёмных, с желтизной, глаз от белого вороха, в задумчивости проговорила:

— Такие свечи я бачила последний раз ув церкви… Була я тамочки Бо зна колы… Не ходю до церквы — грех мне будэ от Бога… А тоди я ще в дивчинах бегала…

— Это когда с отцом в Криуше познакомились? — спросил я.

— Ох, живуха-матушка… Я и забула, шо выходила замуж…

— Так вот напоминаем…

— Було дело… сознакомились… — стыдливо потупилась она.

— И он пел с клироса. А Вы удивлялись, такой молодой и поёт?!

— А шо ж делать? Удивлялась…

— Mам, Вы б про отца ещё что-нибудь рассказали… Да про жизнь про свою молодую в Криуше… А то когда ни попроси, всё на потом да на потом спихиваете.

Мама сердито плеснула руками:

— Скажи, хлопче, ты довго думав? Голова, як у вола, а всё, ох, мала: реденько засеяно… Ляпнуть ото ляпнул, а послухать нечего. Ну подумай… Утро. Делов повна хата. А мы давай рассядэмось та будем брынчать про Криушу? Про батька? Иль он с того из земли выйдэ?