— Ур-ря-я-а! — поднял я бидончик.
— Ура-то ура, да в кармане дыра… На хлиб капиталу осталось дни на три…
— Донесение ночной бухгалтерии! — фыркнул я. — На три… Любите вы, ма, сжимать краски.
— Фу ты, хлопче! Послухай тебя, так наскажешь — в шапку не сберешь… Не веришь, так ото бери разводи те краски сам как знаешь. А я не знаю. Да поперва заглянь, е ли шо разводить?
Мама подняла сердитые глаза на стенку, на свою в рамке увеличенную карточку с отцом, на последнюю предвоенную карточку, за которой во все веки, как я себя помню, спелёнато спал платочек с рублями, с трёшками, с пятёрками. Деньги никогда не прятались, не ховались.
— На ваших всё на видах, — глуше заговорила мама. — Не протанцювала я их, не пропила, як той Комиссар Чук.
И тут Комиссар с Чуком!
— Ма, — говорю, — а почему за глаза так зовут Юркина отца?
— Как зовут, так и зовут… Я-то шо? Я как все…
— Вы побольше жили… Лучше знаете…Что он за человек? Хороший?
— Разный… Мотыга…[49] Воровитый трохи… На первом, когда переезжали… Когда мы переезжали на пятый, дрова свои сразу не взяли. В одну арбу разве всё собьёшь? А прибежали наутро… Нема…Стороной доплескалось до мэнэ, он у нас дрова покрал… Глебка с Митькой, пацанюки малые, готовили, готовили всю осень, а он в одну ночь и перетащи к себе.
— А Вы ему говорили?
— А как скажешь? Я ж его за руку не споймала… А люди стукнули верные…
— Тогда, может, я скажу ему?
Мама в испуге замахала на меня обеими руками:
— Иди ты!.. Шо, через десять годив те дрова вéрнешь? Дрова давно сгорели в печке… Об чём шуршать?
— О совести… У детей спионерить!
— Не смеши…. Захотел совести в наше время…
— А может, мне с Юрчиком его расплеваться?
— Не падай в глупость!.. На одной парте отучили совхозную школу. Со всего района тилько двое, ты да он, побежали в девятые классы в город… Шо ж теперь, разными дорогами бегать в одну школу? Другой русской школы в городе нема. Или, можэ, один класс разгородить на два? Не мели чего здря… Как товаришувалы, так и товаришуйте… Всё затишней будет… В кружку не без душку… Надо терпеть…