Конус
Собирая слова как сдачус дважды вычитанного монолога,разглядываешь их как монетыиноземные – «жесть», «сука-блин», «недотрога», –гадаешь: заплести ли их в косу (так делали в Азии,впрочем, той косы и в помине нету),или как в старом фильме пират –попробовать на зуб – завернутую в фольгушоколадку, пастилку или конфету.Быть точнее – не так уж и многотого, что в карман положишь,иль на язык – и вкуса, впрочем, не ощущаешь:монологу свойственно выхолащиватьвсё то, что ты из себя, казалось бы, представляешь.Пустота внутри уставшего ритора,говоря риторически, обусловлена –и исторически, да и физиология:сухость в горле, и естественное «пошли все на».На этом следовало бы и закончитьиз остаточных слов сложенныйтекст – стоящего ничего не выйдет и всё напрасно.Жизнь – это усеченный конус, но только вывернутыйнаизнанку,т. е. в принципе тот же конус, только кроваво-красный.Секреты ковроткачества
Не знаю, как это бывает у вас,но я должен себя полностью измотать,чтоб где-то уже в середине ночикубики слов начали вываливаться изо рта.Иногда они как живые игральные кости катятся по столу,весело падают, подскакивают на ковре изамирают возле какого-нибудь узора –фигуры всадника, розы, оленя, листка –и я говорю «ах!» и «так вот какое ты, слово!».Летние слова скачут быстрее и дальше.Осенние – попадают под дерево,где какая-то скучная желтая опаль.Или порой одной своей гранью впиваются в горный хребет.Весенние кубики звонко цокают,как бильярдные шары при прямом попадании.Зимние слова глухо катятся в пустоте.И даже не падают со стола.Они не имеют значения, полые.Словно бы книги, в которых вырезана середина,но секретная вещь в них так и не вложена…Слова разбиваются о CD, как хрустальные туфлио педали старых церковных оргáнов.Или становятся вязкими, как нагревшийся пластилин,если коснутся домашнего кинотеатра. К примеру,некое слово как-то, задев DVD с Тинто Брассом,вдруг обернулось вибратором бирюзового цвета…А на улице кубики не получались –всё больше камушки да сухие листья. Илиягоды земляники. Я знаю, тебе они нравились.Да и мне,пожалуй.Март
Ничто не оправдывает моего бессилия, ночто я могу сделать, когда северный ветер,и ночь горит всеми черными звездами, и светятлишь падающие снежинки, в которых блестит,отраженное от фонарей, извечное таинство электричества?Бежать от метафор, но куда деватьсяот холода в конце марта, и того,что так много вокруг ручек и поручней, ноне за что ухватиться?Когда бы я жил на юге – писал бы уже о весне.Когда бы я был молодым – писал о любви бы, конечно.Когда был бы старым – писал бы о том, что помню,еще помню, пытаюсь вспомнить –всё бы зависело от того или иного десятка.Но сейчас, как мне кажется, ничто ни от чего не зависит,и даже в дневном свете я – как беккетовский герой –в темноте.Ну, не то чтобы, нет – так много вокруг всего, и однако –почему ничего не возможно коснуться?Впрочем,устал от вопросов. Пожалуй, вы тоже.В старом блокноте нашел незаконченные наброски.К примеру: «если бы я пел песню,в этом месте должна была бы порваться струна».Что ж, вполне подойдет для финала.В неясном свете
Мне нужно сделать несколько движений –взять ручку, дотянуться до бумаги – возможно этоменя спасет. Окно (допустим, вечер) мрачно по-зимнему.Еще один из дней, прошедших незамеченным.Я, как и прежде,готов не спать хоть сутки напролет, но –дела семейные, работа, возраст – не хватает сил. Что делать?Известно: «пробужденныйбодрствует всегда, когда другие спят».Я сплю? Я грежу? Умер? Чемявляется всё то, что постоянноперед глазами, почемуя не могу сказать с уверенностью: я всё тот же?Как солнце далеко! Лишь фонари-медузывыхватывают из вечерней глубиныкоралловые ветви облетевших кленов.Зимняя проза
Мне решительно не дано довести до конца ничего, разве что покончить с дыханием.
С. БеккетХруст снега вместо трелей цикад вдоль дороги,с их морзянками тамошним местным богамс детальным отчетом о каждом твоем шаге.Мое южное прошлое дарит всё меньше тепла.Белый холодный свет, порою до боли в глазах –как продолжение застарелой гелиофобии. Здесьне то чтобы чувство, что Бог един:скорее поверишь в снежную королеву.В городе, впрочем, сказочного немного,только природа порой заставляет впадать в экстатическийужас.Зимние стихи пишутся разве что летом.Там, впрочем, другая проблема –и гонишь на велосипеде или машине по лесной колеев поисках уединения, в поисках легких слов,свободных от давления, смысл котороговряд ли уместится в стихотворный размер,даже в этот, достаточно свободный, почти рискованный…Одиночество достижимо лишь в этом движении –на колесах (об этом уже кто-то писал).Оцепенение и средства спасения от него (сауна, etc.) –всё слишком вещно. Но вещи здесь лишены некой тайны,они – настоящие, полные смысла (пользы), и потому –непоэтичные. Словно бы имуже были заданы имена – производные их полезныхкачеств –без нашего участия, не для нас.Заданы, впрочем, людьми: здешний народ –трудолюбивый, упорный – в вечной,въевшейся в кровь, борьбе с холодами…Но вернемся к поэзии. И заметим, в связис вышесказанным,нет ничего, что роднило бы местных поэтов на уровне,скажем так, онтологическом. Никакойтакой коллективной памяти: как и везде –кто пишет в рифму, кто нет.Кто поносит свободный стих, а кто нет,хотя так и не понял, что трудность его в том же,в чем трудность самой свободы – легче добиться, чемуметь пользоваться, обладать.Понимающих, опять же, немного – как и везде.И однако, как говорят оппоненты,нет ничего, что спасает нас от вопроса: зачем?Кому это нужно, и как с этим жить?Быть поэтом сейчас – словно накрыться с головой одеялом(заметим, в общем-то, как и всегда),если не хочешь играть словами и полыми смыслами –ткать парусину, которойникогда не коснется ветер, ибоей уготовано место в музее. Нет,даже не знаю где.Нас же всё еще увлекает эта идея упругости:напряжение ткани, проверка на прочность нитей,скрип такелажа и глиссирование при галфвинде.Вот причина того, что мы гоним всё лето –на велосипеде или машине – в полветра, прочь,без смысла или карт. В рукахлишь детский компас. Может, потомуздесь, в этом северном эдеме всё, что имеем –сравниваем с прошлым. Нокак сложить такие величины? – говорят они.И что тут скажешь? Ты сказала:– Anteeksi, en kuunnellut. Siis, mitä?[12]Мокрый асфальт
День набухает низкой тучей, как губка в душевой кабине.Внезапно наступивший вечер глядит на насогнями встречными сквозь ретушьна ветровом стекле, где мириады капельи зигзаги «дождевика» рисуют прихотливые узоры:растянутый в округлые прожилки свет фонарей,размытый абрис зданий исеребристый проблеск луж на трассе,будто проросшей звездами.Картина, которую машина разрывает(тут, впрочем, непонятно –то нас несет через промокшее предместье, или это городмчится – сквозь нас, и дождь, и время?), в общем,картина прорисована рельефным контуромпод быстрым карандашным грифелем:дождливый день идет на убыль, сумерки влажны и серы.К этому пейзажу вряд ли что добавить –всё смоет ливень и сотрут «дождевики».И вечер вновь сомкнется аккурат за нами –лишь выхлопные газы и следына вылаканном влажной тьмой асфальтеудержат на одно короткое мгновенье воспоминание о нас:день кончился, нас нет, дождь – вечен (впрочем,как всякий фон для малозначимых событий,которые преследуют нас словно длань Господня).Дневник 2010 года: июнь
На террасе развешаны кормушки,но птиц на них нет – ночь – и не заметил.Я читаю статью[13]о том, как на юге Киргизии насиловали и убивали узбечек –именно потому, что они узбечки. Хмель от вина –гости из Питера, прекрасный ужин, бараньи ребрышки –как рукой…Теперь все уже спят:беру сигарету, редкий случай, давно не курю.Сердце зимы, января середина и, надо же, оттепель.И что удивительно – ясное небо, звезды. Их немало, номало – в сравнении с небом Азии. Там,под мириадами звезд, прошлым летомграбили, жгли, убивали, поливали свинцомбезоружных защитников глинобитных кварталов,родной махалли, своегодома. Помню подобное в Фергане,лет двадцать назад, когда и у насбезумная, озверевшая толпашла с дубинами, утыканными гвоздями, со списками,где именаи адреса турок-месхетинцев, и лишь некоторых, немногихспасли их соседи-узбеки. Больше спасли солдаты,но здесь, в Киргизии, судя по тексту, милиция и армия(речь, безусловно, не обо всех) шли вместе с толпой.Впрочем, что говорить о солдатах, если министр культурыпишет статью под названьем«Не надо стыдиться быть националистом»(он и сейчас министр культуры Кыргызстана, ведь как?).Ветер поднялся: заиграла,затенькала, будто далекий приглушенный набат,выпотрошенный расстоянием до полых,едва ли не звонких звуков,бамбуковая подвеска на балконе соседей.…Всё это слишком страшно, чтоб продолжать писать.И читать – не осилил и половины доклада.А утром – вновь улыбаться – гостям, жене, детям,обнимать их, одевая, готовить на скорую руку завтрак,повторить несколько раз (как всегда), что я их люблю,довезти до школы и детского сада, и мчать на работу, и жить,продолжать жить с этим камнем на сердце…Но это завтра. Пойду, покурю еще.Посвящение Стойе и стойкости
Мне снилось будто бы мне снится,что я встретил на улице Стойю.Оторопел, развернулся, догнал:– Anteeksi, oletko Stoya? Oh, sorry! Are you Stoya?It’s impossible! What are you doing in here?Can you give me… этот… автограф?O yes, я нашел CD. Да, можешь писать на нем.Это моя любимая русская группа «Аукцыон»и их альбом «Asshole». Напиши, что-нибудь типа«Love me as you love this music – long and deep». Great!I’m so happy today!.. И так далее, на каком-то таком языке…«Что ты делаешь здесь», помнится, я спросил, добавив,«в этом родимом пятнышке (чтоб не сказать похлеще)с тыльной стороны дородной Европы». И еще:«Мне так нравится не только твоя сексуальность, эротизм,но и открытость, неподдельность, сцены с тобой –как лучшие стихотворенияиз толстой поэтической антологии, то есть –лучшие из лучших».Этот сон я вспоминал во сне,за чтеньем «Ксений» Эудженио Монтале,и сравнивал их по эмоциональному накалу.Теперь, проснувшись, не могу понять,что общего между поэзией Монталеи белым, снежным телом тонкой Стойи,как отнести к ней термин «герметичный»,и как воспеть ее (заметим в скобках, что в ее лице всехдевушек,но только без излишней и высокопарной патетики,а так, чтоб всё было понятно: Стойя – порнозвезда,изученная миллионами мужчиндо самых сокровенных сантиметровее почти прозрачной кожи – лучший из объектовдля вот таких, простых, как три копейки, беспафосныхстихов).Но Бог с ней. Пару слов про стойкость.Мы знаем в чьем лице она нам нынче предстает. И вот,пока еще не разразился этоткровавый рассвет, в огне которогодолжны как будто бы исчезнутьвсе девушки – кто в тюрьмах, кто на баррикадах, –так хочется их видеть, смотреть на них и восторгаться,и трогать, и так далее…(Тут в скобках: девушки, которые хотят,чтоб ими восхищались, и посвящали им стихи,пожалуй, поднимите руки, подойдите после.Я обещаю накормить, спать уложить, а утром –снабдить вас красною косынкой,что вырежу из старой скатерти, бутылкою воды и яблоком –конечно же, опустошенный, но –пораженный вашей стойкостью,готовностью идти до самого концаза вашу и нашу, как говорят теперь на всех углах, свободу.)2012Новое о текстах, организованных с помощью ритма
Он был поэтом и порноактером. Было так интересноритм фрикций (акт для прочих вовсе не творческий, нов его профессии – умение и достоинство неоспоримые)поверять количеством ударных и безударных слогов. И,соответственно, наоборот. Он читал – про себя –строчки лучших своих стихотворенийво время съемок альковных сцен, и – о, да! – заметил,что безупречность размеравлияет на качество отснятого материала.Иначе сказать, монтажные ножницы не касалисьэтих ритмичных длиннот, и сцена тянулась всё дальшеи дальше,что уже никакой зритель их не выдерживал.Но если ему, зрителю, хватало терпения –он вознаграждался в конце сверх ожидаемой меры.Словно бы зритель в этот моментбыл не в маленьком зале кинотеатра класса XXХ,а на огромном танцполе, где хаус сменяет техно,и где уже под утроочередной ди-джей мешает всё в одну кучу, ивключает секретный, давно припасенный семпл(любимая песня его бразильской подружки),взрывая осатаневший зал,вопящий теперь в пять или шесть тысяч глоток.Да, господа онанисты из маленьких кинотеатров,вам и не снилось…Одно смущало его –этот вечный хлесткий и фонтанирующий финал,как поэтический прием, давно приелся,но законы жанра не давали ни шанса на вариации с чем-тонейтральным, неброским, кончающимся как бы так вдруг,ничем и никак…А вчера он решил: на день рожденияон купит себе мобильный диджейский пульт.Он даже приглядел одну модельс отличной скидкой и недорогой доставкой на Amazon.co.uk.Мироощущение в 5.15 по финскому времени
Сегодня ночью я спал, постоянно просыпаясь, или дажевовсе не спал,отмечая, как светает за окном при очередной смене позы.Мне снился Навальный в небольшом северном городе,он шел и спрашивал по дороге у встречных:«Эй, друг! Ну, как у вас тут? Не понаехали к вам?Ничего, много и не приедет:известно, что 40 % таджикских мужчин живет в Москве,с ними столько же женщин, еще их дети и старики,а их президент управляетроссийскими пограничниками, больше-то некем».Дальше мне снился некий поэт, говорящий о похудении ипройденных без толку километрах,некий музыкант о приготовлении пищи,некий литературный деятель об изменении облика среднегомосквича,некий журналист о закрытии границ на юги открытии границ на запад,или вот старая знакомая, когда-то хипповая поэтесса,пишущая теперь слепые от ненависти статьи,ставшая юдо– и гомофобкой,давно прозревшая кто есть кто в мировом закулисье,ненавистница либерастов, кощунниц и проч.,и тут же некая светская львица,продающая ношеное раз или два платье от некоего кутюр,и матерящая, спотыкаясь, собянинскую плитку…Затем я проснулся и долго, долго еще говорил себе:нужно перестать читать фейсбук,нужно перестать читать фейсбук, нужно… Нужно читать,лучше портить глаза и мозги книгами, говорил я себе, а потомсел, чтоб записать всё это и назвать«Лента Фейсбука замещает мне сны».Но вовсе не тебя, любимая, хотя ты мне не снилась.Коллекционер дверей
Прежде я старался писать стихи, где сексуальность витала бы(если, конечно, витала бы) в воздухе между строк.Всё это называлось, к примеру, лирикой(какое же тошное было слово),без обсценной лексики, подробностей, нарративаили там прямой речи героя,такие, знаете ли, имперсональные тексты.Но вот она вошла в мою жизнь,ровно тогда, когда другая вышла,и я вошел, и потом еще раз, а когда шел – другиетоже приоткрывали двери,и в другие войти тоже оказывалось возможным.Иногда так и говорили: да, заходи, когда хочешь.Другой раз говорили – только когда нет хозяина, детейили кого там еще.Иные прекрасные двери предлагали войти, ноесли войти – то навечно:такие, знаете ли, двери только на вход. Или на выход.(Замечу в скобках, мне нравились яркие двери,как в какой-нибудь Индии –цвета охры, кари, салатные, красные,сочно-синие, пурпурные, желтые…) А поройвстречались двери, не сознававшие, что они двери, а не часть,к примеру, стены.Закрашенные неумолимым хозяином в тон забору.Или – прибитые столетними гвоздями и пылью, и забывшие,что такое кого-то впустить. Попадались вполнезнавшие себе цену, но от чванства и гордости позабывшие,что в иных скоромных местахпорой нужно использовать смазку –такие скрипучие двери,которые трудно двинуть туда, и еще труднее обратно,при всём их внешнем приятстве и лоске.Встречаются двери, готовые отвориться,но долго, невыносимо долго ищущие ключи.Порой такое случается, ну, как с молниями на джинсах.Бывают такие как моя милая хорошенькая калиточкана террасе –ее практически невозможно закрыть на щеколду иона отдается всем мимолетным ветрам. Я ее понимаю:обожатель дверей, движения и свободы,я не сажаю ее на цепь, на замок, на крючок.И вот порою сижу, читаю книжку илипишу какой-нибудь стих типа этого ипосматриваю в окно: открыта? ага, ну и пусть.Ведь когда ваша дверь открыта –волшебство еще может случиться. Не так ли?! Ну и потом,как Кавафис однажды сказал:«Ведь это был бы хоть какой-то выход».Фантазия на тему черного и белого
Недавно в сети увидел эти чудесные фото:белый китайский фарфор и на нем муравьи,тщательно прорисованные немецкой художницей ЭвелинБраклоу.Скромное обаяние правильных нежных линий,тонкие носики, изящные ручки, непременные золотыекаемочки,еле заметная патина, словно покрывшая(а может и в самом деле покрывшая)идеальный белый, заключенный в идеальных линияхедва ль не эльфийских идеальных пропорций и форм.И на этом прекрасном белом – цепочки муравьев,и солнце поблескивает на их хитиновых тельцах.У сахарниц и чайников они облепили краешек горлышка,словно бы норовя, безрезультатно, подлезть под крышку.Блюдца цепочки муравьев пересекают деловито и тихо,либо облепляют единственную, нарисованную в центреклубничку.У молочника они слизывают остатки молока на носике,в сухарнице – подбирают последние крошки на дне…Всё это можно купить в интернете – от 160 долларов штука.А мне весь этот фарфор представился в старом белом буфетес трещинками по вздувшейся местами краске,стеклянные дверцы которого узорчато разделенына ромбики и треугольники тонкими рейками.И стоит этот белый буфет на просторной кухне,либо на террасе белого дома с видом на море,и ветер треплет белые занавеси, ихлопает сохнущее на дворе белье,делая вслед за порывами замысловатые движения,почти повторяя знак бесконечности,и по небу плывут кучевые неспешные облака.И, конечно, белый блестящий песок –вниз, от двора и до моря.Местом может быть Крым, к примеру.И море может быть черным. С маленькой буквы.И уже вовсе не день, а вечер, и справа красный закатизливается кровью в темные волны. В сгустившемся мракене видно уже муравьев на посуде –словно бы даже они, нарисованные,ушли таки в свой муравейник. А слева,над изломанным горизонтом Внутренней грядыКрымских гор,видны далекие алые всполохи,и вдруг чувствуешь себя – здесь, посредине –маленьким и беззащитным.Наверху, в ярких вспышках – развалины крепости.То ли это Мангуп, то ли Тепе-Кермен,то ли и вовсе – Кирит-Унгол,и ты зовешь – среди шорохов, шепотков и поскрипываний –негромко и осторожно: «Смеагол? Ты где? Смеагол!»Потому что и звать больше некого:лишь муравьи, пауки, шорохи и поскрипывания.(Жаль, нет ни одного хоббита,чтоб как-нибудь скрасить сцену,ни Эвелин Браклоу,чтоб рисовала нам тут муравьев-альбиносов,ни мирмеколога[14], который расставил бы всё по местам.)Некоторые примеры, не имеющие примеров
1В одном стихотворении Игоря Котюха упоминаетсяАнита Экберг.Нашел ее ранние фотографии в гугле –прекрасное лицо, такое, что только и сказать «ах!»,или даже без этого – один лишь глубокий вдох,настолько глубокий, что перехватывает дыхание…И тут же ее последние фото.Да, как говорят, и «в старости есть красота»,но по фото Аниты Экберг понятно,что надо оплакивать именно ту ее красоту.Смотреть, наслаждаться и плакать. Сейчас.Не женщину, не мужчину, не какой-нибудь водопад,но то зыбкое и прекрасное, как весна в Ферганеили, к примеру, в Санкт-Петербурге: словно бымолодое, чуть загорелое тело, едва заметные волосики,как если после купания провести полотенцем,и ты ощущаешь вкус персика, его мякоть тает во рту,а кожица всё еще приятно холодит твою руку, ис пальцев стекает сок…Нежный запах весны,утренней свежести между пятью и шестью –аромат, который к середине дня станет лишь пылью:словно бы мы проникли в суть сути(вслед, к примеру, за монофизитами,которые определили таки разницу в возрасте Отца и Сына),или, подобно ритуальному фаллосу –попали, но попали, однако,не в то отверстие. Не в то, куда красота.2Или вот хочется замереть эмбрионом,сгустком, темным клубком в темной тьме,ничего не касаясь, потому что трудностоять, сидеть, лежать: как угодно –на спине, животе, на затылке, на левом боку,и вообще – говорить, смотреть, слушать, писать,касатьсяклавиатуры, тебя, сосок ли то, либо иная (любая)твоя округлость, пусть даже и не округлая…Эти иеремиады по собственному телу,медленно остывающему к молодецким забавам,продолжать больше нечем – и слава Богу! Можнозаняться чем-то еще.Например, почитать Воденникова,посмеяться или поплакатьвслед его мнительному и инфантильному герою, затемвзять увесистый том «Ненависти к поэзии»,набраться ненависти, возбудиться,включить музыку, сборник «Disco Not Disco»и дергаться в рваных ритмах того,что ты называешь танцем –хиппи, косящий под хипстера в жестких объятьяхпост-панка.3А еще некоторые мои товарищипомогают мне с легкостью смотреть на вещи:смотри, они говорят, простота –она просто в скольжении взглядом.Вот река, например, она скользит,и ты скользишь глазами по водной глади.Но только не пиши про скользкие берега,пиши про гладь и скольжение.Так, постепенно, достигается простота и прозрачность.Впрочем, темные воды и ночь.Одна (ну, может, не очень) короткая мысль при смене пластинки
Ничто не спасает от яда этого мира –ни музыка, ни поэзия, ни разговоры с сыном,у которого пубертатный период и уверенность в том,что в его-то жизни всё будет не так (это так,ведь всё различается – у него, у меня – и,смотря на себя как бы со стороны, я понимаю,почему он не хочет, как говорит, быть похожим,но это, черт побери, так похоже, так узнаваемо –у всех ведь у нас такое бывало с родителями, –но когда говоришь ему о таких повторениях, они емунепонятны,потому что опыта нет, 13 лет, и при этомон уже практически тот, каким будет, и я не знаю покахорошо это или плохо, впрочем,это будет его жизнь, а мы отвлеклись от темы),так вот, его устремленность вперед, в позитивное будущее,никак не совпадает с твоим ощущением,что всё катится в пропасть;и если когда-то я плакал,лишь подумав о том, что солнце погаснет(это через миллиарды-то лет! но в детстве ведьжизнь кажется бесконечной)и что мама умрет, и бабушка, и другие(да, прабабушка умерла, бабушка умерла,отец умер, мама жива, дай ей бог),то позже стал думать, что,пожалуй, не стоить рожать детей в этот мир,зачем еще один путь испытаний,еще одна жизнь, наполненная страданьем (это я, извините,в 20 лет много читал по буддизму,думал над смыслом жизни, и бросил,ничего такого осмысленного не найдя),а затем, когда дети таки родились, стал пугаться того, чтослучится с ними лет через 40–50, когда нефть закончится,начнутся войны за ресурсы, за воду,и стабильности мира, который мы знаем,наступит конец – и что будут делать дети,дети моих детей, мол, что я наделал? –но вот, как мы видим, это был еще не предел:сейчас мы стоим на пороге такой пропасти,размеры которой совершенно неведомы моим детям(у меня есть и дочка, но о ней в другой раз),и многим взрослым, казалось бы, людям,которые полагают всерьез, что возможна, к примеру,победоносная локальная ядерная война,и вот я думаю – почему это так, что с годамиконечность мира кажется такой близкой,причем обязательно катастрофой,и в собственной смерти ты видишь, скорей, избавленье,так как это твой личный, персональный конец –это как выключить телевизор, лечь спать, ослепнуть(и не надо мне говорить, что страница твоя на фейсбукебудет едва ли не вечным свидетельством твоего бытия,бла-бла-бла, я не про то, не про то, что вовне), потому чтоослепнуть, лишившись при этом и слуха, и речи –это можно представить, не так ли? – а вот глобальный конеци возможный, к примеру, постапокалиптический мир так,как его рисуют фильмы (и выжить в которому тебя нет никаких шансов –тебя одолеют потомки лесорубов и фермеров,это наверняка) – это совсем не тот мир,в котором хотелось бы видеть детей, ижить самому, убирая пластинку с проигрывателя иставя новую, меняя тему, как вот, например, сейчас – с(Don’t worry) If There Is A Hell Below All Gonna GoКёртиса Мэйфилда на Supernatural Бена И. Кинга,потому что тут возникаетидеальное сочетание смены ритма и темпа, ноэто уже про другое, об этом уже в другой раз.На уровне атомов
Приснилась мне девушка, с которой знаком по фейсбуку.Она пишет стихи, и вообще – исключительно хороша!По крайней мере, на тех фото, что видел.Впрочем, писанье стихов и внешностьне гарантируют от бытовой непрактичности и другихминусов жизни вдвоем, но кто о том говорит?!К тому же, две тысячи километров. И вообще,были у меня знакомые художницы, поэтессы,журналистки, работницы фабрики, продавщицы,дизайнеры –констатирую:непрактичность свойственна всем. В этом смысле(на пятом десятке, замечу) мне даже бывает чуть боязно,если вдруг моя новая пассиятворит чудеса на кухне, и в доме, ив спальне… застилает постель свежевыглаженным бельем.Несмотря на профессию и социальный статус.О, а вот этого нужно коснуться отдельно.(В скобках: подозреваю,что героиня рассказа симпатизирует левым;нужно добавить, что и приснилась она мне вкрасной косынке, (а вовсе не так,это в еще одних скобках, как вы вдруг подумали).)Ну так вот: права женщин, сексизм(который легко обнаружить и в этомстихотворении), ущемленье меньшинств, эмигранты,Путин, Америка и ее коварные планы,бандеровцы и колорады, Пальмира,которую разрушили и нам в ней уже никогда не бывать,капитализм – мир чистогана и голой наживы, и тут же –традиция и духовность на одной шестой(на самом деле девятой) суши…Да мало ль ещеповодов для беспокойства, того, чтоб сказать –уверенно и однозначно – кто или что виноватыв том, что мир катится к черту?Хотел добавить ещепару-другую актуальных тем из ФБ,но их через три дня забудут, а яуж неделю терзаюсь: сказать – не сказать, да или нет?Ей. О том, что увидел во сне. К каким ещеэто нас приведет проблемам, скоромным мыслям,надеждам?Может, две тысячи километров и лайки в фейсбуке – лучше,чем что бы то ни было? Или лучше,чтоб сбросили они уже эту свою бомбу,которой пугают нас в новостях(мол, «совпаденье? не думаю!»), и это брешило все наши проблемы?!Тоже ведь выход. А что думаете вы?Последний понедельник
Начать с того, чтобы ближе к полудню открыть жалюзии впустить в комнату синеватый холодный свет.Неважно, что за окном – беспросветная облачность,прояснение и полупрозрачные солнечные лучи,свисающие будто паутинные нити в прорехи в свинцовомнебе,или, к примеру, крупные и медленные хлопьяснега (пусть так, без ветра, чтоб красивее).С этим холодным светом ничего не придумать. Разве чтораскрасить стены в яркие цвета – теплые, сочные,спелые цвета южной весны.Да, но они быстро надоедают. И откудаэта привычка к прохладному светлому? Даньсеверу, финскому дизайну, скандинавской природе?..Позже днем выставить на продажу машину,свою любимую машину, и уже через часувидеть на сайте, что твое объявление просмотрели 14 раз.14 раз смотрели на снимки твоей любимой! Пусть и машины.Словно потрогали. Словно бы ты ее уже потерял.Закончить же день на парковке Технического музея:курить, ждать, когда прогреется авто, и смотреть вниз –на пороги на реке, на темную, мрачную водус еле заметными ввечеру бледными бурунамии отблесками от фонарей на склизких камнях.И этот шум, перекрывающий все звуки вокруг.Словно и нет города, в котором живет пятая часть всейФинляндии.Словно бы нет ничего. Даже холодне чувствовался в этом ревеводы, бьющейся здесь в пароксизме о старые камни.И так бы стоять в этом шуме и тьме,словно не возле реки Вантаа в центре Хельсинки,а будто опять в детстве – у горного потока, готовыйраствориться, уйти медленно ввысь – каксигаретное облачко в небо,в бледные пятна едва различимых, но всамделишныхоблаков…Затем отвезти детей после двух выходных,что они провели у тебя.И вот понедельник, а ты всё ещево вчерашнем ревущем потоке,в тщетных попытках за что-нибудь ухватиться.Опустошенный. Впрочем,не знаю, какое слово лучше подходит тому ощущению,что с детьми твой дом покидают все смыслы и всезначения – будто уходит не часть твоего сердца, а всё оно,и ты живешь подобно Каю с льдинкой в груди,которую, конечно, растопят опятьдети твои (больше-то некому), нолишь спустя две недели…Да, столько потерь за короткое время.Никак не могу попасть в нужный ритм.И какой из меня диджей после этого?!Проблематика смерти в отсутствие времени
Прихожу на работу, ищу клиентов, пишу письма, звоню, развиваю бизнес. Нас теперь пятеро, есть инвесторы, но денежный поток не бесконечен, да и с кризисом как-то неясно – может ударить вновь, говорят отовсюду. Короче, работаем на себя, нет времени отдыхать.
Прихожу домой и дочка просит меня поиграть – то в прыгалки, то в догонялки, то в прятки. И я выполняю роль недостающей сестры, подружки, сверстницы – какое-то время, какое-то время, пока к этому не подключится мама. Мама, впрочем, уставшая и чаще всего удаляется в спальню – отдохнуть, посмотреть сериал или, может, уснуть, а может – уйти погулять, развеяться. Что ж, ей тяжело на новом месте – общаться на чужом языке, лавировать между разными партиями, интригами и злословием. Ее можно понять, пусть отдохнет, пойду-ка готовить ужин, дочка, пусти.