Однако «охотники» на сей раз оказались проворнее козы. Она спохватилась, да было поздно: двое, зайдя справа, отрезали ей путь к бегству. Милка-разведчица рванула от них назад и побежала к окопам пулеметчиков.

— Ай да Милка, молодец, к своим бежит!

— Знает, кто может выручить…

Немцы остановились. До них было метров сто пятьдесят. Один вскинул автомат, направил ствол на убегавшую козу. Но не успел дать очередь — пошатнулся и упал, сраженный кем-то из нашей траншеи. А коза, услышав выстрел, повернула в сторону и побежала вдоль траншеи, левым флангом подходившей к крайнему огороду.

В окопе пискнул зуммер телефона. Солдат-телефонист позвал Дронова. Звонил комбат Ольшевский.

— Кто стрелял? Почему нарушили приказ?

— Разберусь, доложу…

А в чем, собственно, разбираться? Коза стала общей любимицей, и не спасти ее было нельзя. Это он, видевший всё и чувствовавший настроение бойцов, по-человечески понимал. Но как объяснить по телефону, как передать то, что испытывал стрелявший из окопа… Боец был из расчета Бобаджанова. Дронов пошел по траншее к первому расчету, чтобы строго поговорить с нарушителем дисциплины. Но поговорить не успел. Со стороны противника ударили орудия и минометы. Дронов по опыту знал: минут через двадцать жди вражескую атаку. Надев каску, он пригнул голову и ускорил шаги. В окопе слева от станкового пулемета стоял наводчик первого расчета, а младший сержант Бобаджанов прильнул к «максиму» в готовности открыть огонь. Дронов видел спину Мирзо, его широко расставленные ноги твердо упирались в землю; каска, рама и щит словно сливались в крепкое, надежное целое.

«Сам решил стрелять», — отметил про себя Дронов. Но эта мысль не вызвала в нем недовольства. В решительные минуты он и сам бросался к пулемету и косил врагов. За своего ученика он был спокоен. Остановился возле Мирзо лишь на минуту. Тронул его за плечо:

— Мирзо, веди огонь в своем секторе и будь готов к отражению атаки из лощины, выше ручья. Видишь где?

— Вижу. Не пройдут фашисты, клянусь именем матери… Верите мне, товарищ гвардии младший лейтенант?

— Верю, Мирзо. И желаю…

Мирзо повернул голову к командиру. Лицо его было суровое, спокойное. Он знал, что сейчас должен сказать младший лейтенант, и закончил вместо него:

— …встретиться после войны.

— Да. И еще — побольше уложить фашистов.

— Есть, побольше!

Дронов поспешил к третьему расчету, который был выдвинут на правый фланг и передан стрелковой роте для огневой поддержки. Он шел торопливо, словно его подгонял артиллерийский и минометный огонь, усилившийся в эти последние минуты. Дронов знал точно: усилившийся огонь — предвестник атаки. Пройдет минута, две, и фашисты вылезут из своих нор и побегут на наши позиции.

Так оно и случилось. Немцы перенесли огонь дальше, ударили по деревне, где в одном из домов располагался комбат со своим начальником штаба. И тут из вражеских траншей высыпали гитлеровцы. Привыкшие особенно не бояться нашего огня, они и теперь шли открыто, во весь рост.

Дронов оказался на левом фланге 1-й стрелковой роты. В траншеях занимали позиции отделения, вооруженные автоматами и ручными пулеметами. На бруствере под рукой лежали гранаты. Здесь, среди автоматчиков и стрелков, Юрий встретил своего друга гвардии лейтенанта Канева, командира стрелкового взвода.

— Твои орлы рядом, Юрий, чуть впереди по ходу сообщения. Видишь?