Юрий шел впереди взвода. Было около четырех утра. За спиной слышались шаги, пулеметчики тихо переговаривались. И все это стало странным образом смешиваться в голове и куда-то пропадать. Голова наполнялась тупой тяжестью, Дронов стал «клевать носом». А ноги шли, выбирали дорогу, обходили ямки, поворачивали в сторону, как поворачивала дорога. Дронов с трудом соображал, где он и что с ним происходит, а потом и вовсе перестал понимать и чувствовать себя и окружающую действительность. Сколько так продолжалось — несколько секунд, минуту, две? Вдруг его голова стукнулась обо что-то твердое, и он проснулся, открыл глаза… Да, Дронов уснул и какое-то время шел во сне, пока не наткнулся на задний борт стоявшей на дороге машины…
Он открыл глаза, стряхнул оцепенение, увидел перед собой серый прямоугольник автомобильного кузова и вновь почувствовал себя в суровой реальности. Он ясно осознавал, что только что спал на ходу. И, пожалуй, самым невероятным в этом было то, что он совсем не удивился тому, что с ним произошло. Тут же вспомнились курсант-лыжник и тот разговор с лейтенантом. «Как давно это было и каким наивным я тогда был», — подумал Дронов, поеживаясь от прохлады и обходя сбоку машину, оказавшуюся на его пути…
Быть сутками на ногах — обычное состояние на фронте. Ежечасное физическое напряжение, изматывание сил хуже болезни, вредней и опасней голода. Когда плечи наливаются свинцом, спина огнем горит от натуги, к ногам, кажется, привязаны тяжеловесные гири, а конца пути не видно, то голова сама клонится к земле и лезут в эту голову серые, невеселые мысли. Хуже нет такого состояния, его надо любой ценой снять, ведь солдату, возможно, через пять минут идти в бой…
В этих случаях нет лучшего лекарства, чем песня, и нет дороже человека, чем запевала. Был в батальоне голосистый гвардеец сержант Каширин. Ростом не взял, зато голосом природа не обидела — пел, как соловей. Голос у Каширина был чистый, звонкий и сильный. И вот когда батальон, пройдя полтора десятка километров, как говорили солдаты, вытягивал из ног последние жилы, комбат гвардии майор Ольшевский прибегал к песенному «лекарству». По ротам передавалась команда:
— Каширина — в голову колонны!
Команда доходила до сержанта, и он, подхватив правой рукой автомат, трусцой обходил одну колонну, другую — выдвигался вперед. И удивительная вещь происходила с батальоном. Бойцы оживали, поднимали головы, веселели. Они знали, зачем комбат вызвал Каширина, куда тот так заспешил, и улыбались. В строю слышались одобрительные реплики:
— Сейчас ему комбат поставит боевую задачку…
— Каширина хлебом не корми — дай только спеть…
— Сейчас выдаст, ох, выдаст…
Все ждали. И вот впереди, над строем, взлетал высокий каширинский голос:
Батальон дружно подхватывал:
Крепли голоса, песня набирала силу, поднимала настроение, наполняла сердца бодростью, легкостью. Песня звала вперед, и люди шли, будто сбросив с ног пудовые гири…
Вот что делал Каширин — батальонный чародей, незаменимый запевала. В бою комбат и солдаты думали о нем, боялись, как бы Каширина не срезала пуля, не скосил осколок. На длительном марше комбат сажал запевалу на бричку, давал ему отдохнуть минут десять, а потом ставил в голову колонны, рядом с собой, и говорил:
— Ну-ка песню, Каширин…
И Каширин выводил, как по нотам:
Батальон поднимал головы, расправлял плечи, обретал силу и волю. И десятки голосов подхватывали припев:
Все это пришло к Дронову неожиданно, как эта распутица, свалившаяся под ноги, прилипшая к сапогам и сделавшая расстояние до переднего края в пять раз длиннее, чем было на карте. Но в жизни все так устроено, что и самое худшее в конце концов кончается.
Уже стемнело, когда батальон прибыл на место. Передний край проходил за деревней, охватывая ее справа, и представлял собой систему траншей и окопов, вытянутых по фронту и в глубину. Нейтральная полоса поднималась над деревенскими огородами. До первой траншеи гитлеровцев было около четырехсот метров. Жителей в деревне осталось мало. Они прятались, отсиживались в погребах и подвалах.
Ночью, осторожно, без шума, батальон сменил подразделения, находившиеся в траншеях. Дронов расположил взвод в указанном ему месте, расставил пулеметы, приказал командирам расчетов все приготовить для ведения огня, нести непрерывное дежурство у пулеметов и наблюдать за противником.
На этом участке до смены стрелкового полка сложилась непростая обстановка. Ввиду того, что из-за весенней распутицы к переднему краю нельзя было ничего подвезти, полк оказался в трудном положении. Особенно плохо обстояло дело с боеприпасами. Нашим бойцам был отдан приказ: без крайней необходимости огня не открывать, экономить каждый патрон. Гитлеровцы поняли это и стали вести себя нагло. Они открыто ходили по своему переднему краю, спускались вниз к ручью за водой. Строго выполняя приказ, наши солдаты не открывали огня, хотя руки чесались как следует проучить обнаглевших захватчиков.