Принц почему-то тявкнул, зажал в зубах какую-то деревяшку и, вертя хвостом, удалился.

Я поделился с Эммануилом горсточкой земли, взятой с могилы Омара Хайяма, и в подробностях рассказал о том, что повидал в Мешхеде, Нишапуре и в придорожной чайхане.

— Надо и мне побывать в тех местах, — сказал он. — А о курильщиках опиума, об этой трагедии людей, я задумал рассказ написать.

Прошло несколько месяцев, и, когда я приехал в Тбилиси, в газете «Ленинское знамя» (так стала называться с ноября 1945 года газета «Боец РККА») прочитал рассказ «Отравители». Позже Фейгин переработал, расширил рассказ, и он вошел в трехтомное собрание его сочинений, изданное в 1974—1979 годах.

Недавно я перечитывал этот трехтомник, придерживаясь хронологии помещенных в нем произведений (хотя в книгах хронология не соблюдена), и от рассказа к рассказу, от повести к повести передо мною раскрывалась биография автора — не только творческая, но человеческая. Детство в степном городке Джанкое, учеба на слесаря, работа в МТС и семеноводческом совхозе в предвоенные годы. Война, по дорогам которой проходит он военным корреспондентом... А в послевоенные годы все виденное, пережитое, осмысленное ложится на страницы рассказов, повестей, романов. С каждой вещью зреет его писательское мастерство.

Когда читаешь Фейгина, обнаруживаешь удивительное сходство того, что написано им, с тем, как он ведет себя в жизни, как относится к людям — к тем, кого любит и кого не приемлет. Видишь его благородство и доброту. И непримиримость к злу, к пошлости. И все написанное согрето внутренним огнем. «Хотелось, не мог не написать», — вспомнилась его фраза. Пожалуй, можно не колеблясь сказать, что нет различия между Фейгиным-человеком и Фейгиным-писателем. Он и пишет, как разговаривает в жизни, — без нравоучений, но заинтересованно; без позы, но убедительно; просто, но не простецки. Без красивостей, но ярко он может дать картину, пейзаж. Прочтите одну из последних его повестей — «Тбилиси, предвечернее небо», и вы, наверное, согласитесь со мной, потому что почувствуете тбилисский колорит, его краски, его запахи, его воздух. А когда прочитаете роман «Совершеннолетие» или повести «Обида Егора Грачева» и «Бульдоги Лапшина», увидите, как Фейгин, трогательно любящий «братьев наших меньших», переносит эту любовь на «персонажей» своих произведений — «пегого кареглазого жеребенка», незабываемо мелькнувшего в самом конце романа; «обыкновенную рабочую лошадь» по прозвищу Чемберлен; на собачонку Принца «с веселыми озорными глазами»... Да, Принца, как он нарек бездомную дворнягу, встретившуюся ему в иранском городе Казвине, а потом дал эту же кличку щенку из повести о Егоре Грачеве.

Собачка и лошадь «помогают» Фейгину вылепить образ Егора Грачева и на своеобразном жизненном материале поставить в повести важные моральные проблемы — ответственности и долга. Об этом же — об ответственности, долге и совести — написал Фейгин и свое лучшее, пока лучшее, как мне кажется, произведение — роман «Синее на желтом». Один из наших литературных критиков заметил, что роман этот написан «сильным и честным пером». Я хочу добавить: и смелым. Более того: дерзким.

Хорошо, когда, читая писателя, знаешь его лично. А еще лучше, когда замечаешь, что жизненные позиции этого писателя, его взгляды находятся в полном соответствии с созданными им образами, с тем, что он проповедует в своих книгах. Потому-то, наверное, от написанного Фейгиным веет искренностью — благородной и нужной людям. Потому-то со страниц его книг встает правда, а не правдоподобие. И хочется сказать, что многолетний писательский труд Эммануила Фейгина еще не рассмотрен нашей критикой в достаточной мере...

Но я забежал слишком вперед во времени.

В 1950 году случай свел нас уже в Ереване. На этот раз Эммануил подарил мне сборник своих рассказов, «Верность» — так хорошо и правильно назвал Фейгин эту свою послевоенную книгу. Он все еще служил в «Ленинском знамени» и приехал сюда с заданием, как он сказал, «заполучить» статью Аветика Исаакяна для воинов Закавказского округа.

— Как ты думаешь, напишет? — спросил он меня.

— Попросим.

Дверь нам открыла невестка поэта. За ней стоял Аветик Исаакян. В коричневом в полоску костюме, в каком ереванцы нередко встречали его на улицах.

— Пожалуйте, — сказал он, и его мудрое красивое лицо, освещенное улыбкой, его добрые глаза и то, что он сам вышел встретить нас, сразу же погасили заметное волнение Эммануила Фейгина, переступающего порог дома великого поэта. Да и мне, признаться, как-то передалось волнение друга, хотя я был уже знаком с варпетом[14].

Уселись за стол, и поэт спросил Фейгина, впервые ли он в Ереване, где воевал и не собирается ли сменить военную форму на гражданский костюм?

Фейгин ответил и тут же изложил свою просьбу.

— А я уже демобилизовал себя и занялся мирными делами, — снова улыбнувшись, ответил поэт.

— Вот мы и просим у вас статью о том, как беречь мир.

— Это я напишу. Война всегда страдание. Кто ее затевает — преступник. А то, что фашисты натворили в эту войну, — вдвойне преступление. — Помолчал, медленно расправил скатерть, которую накрыла невестка, и снова заговорил: — Если бы Адам дожил до наших дней, он, пожалуй, простил бы Каина, потому что преступление библейского злотворца показалось бы ему наивным по сравнению с тем, что совершили современные каины.

В устах поэта, который в трагические годы первой мировой войны вобрал в свое сердце «армянскую скорбь», а повидав мир, познал невзгоды человечества и в стихах своих поднял гневный голос против несправедливости и зла, — эти тихо сказанные афористичные слова прозвучали как страстное осуждение войны.