Марина лежала на спине, а к боку, ютясь с ней под одним плащом, прижималась теплая Лиза. Девочка отключилась давно, и Марина завидовала ее ровному дыханию, крепкому сну. Она казалась… другой. Словно темные земли сбили с нее маску нытошной младшей сестры, и обнажилась суть: стойкая, жесткая. Суть человека, способного прошагать много километров, не забиться в истерике при атаке иных тварей, закусить ими на ужин и спокойно лечь спать. Марина уже не знала, кто из них двоих сильнее.
Сестры. Иногда болезненная, но такая крепкая связь.
Сама она уснуть не могла. Лежала, стараясь не думать о тяжелом пути, который они прошли, и о том, что путь этот не завершен. Об иных тварях, которые остались снаружи, и воронье, что, расклевывая добычу, почти не реагировало на людей. О колоколе,
Значит ли это то, что и она… немного… иная?
— …знаешь, Вик, — донесся до нее едва слышный шепот Линды, — я все думаю о том торийце.
Парень хмыкнул.
— Тебе что, подумать больше не о чем?
— Эй, я серьезно! Вот Снур все спрашивал, почему он меня не убил. А я не знаю. Правда, не знаю. Он… как-то изменился, когда понял, что я гьярравара… ну, что-то вроде нее. Болтать начал. Сказал, что во мне много силы, что ему жаль. Предложил идти с ним. А потом… оставил там и отошел. А я в него нож всадила.
Линда прерывисто вздохнула. Раздалось шуршание и звук поцелуя. Марина замерла, краснея. Она хотела бы заткнуть уши, чтобы не слышать все это, но боялась пошевелиться. А то подумают еще, что подслушивает.
— Ты сделала бы что-то иначе, повторись это вновь?
— Я… нет.
— Вот и ладно. Вот и спи.
Она фыркнула и снова зашуршала, видимо, устраиваясь удобнее. Парень, помолчав, сказал:
— Порой остается выбор между «плохо» и «еще хуже». Там просто нет варианта «хорошо для всех». Мне жаль, что тебе пришлось этот выбор сделать, но… это не твоя вина.
Марина закусила губу. Линда опять кого-то убила, и терзается из-за этого. Крепко зажмурилась.
Неужели она и вправду думает «опять» и «кого-то убила» в одной связке? Без содрогания? Куда катится мир?
И что этот мир приготовил для нее?
Очень хотелось проснуться утром в доме, который привыкли считать временным, но своим. Увидеть над головой грубо струганые доски, почувствовать ладонью колкость травинок, вылезших из матраса, услышать сопение Оленьки — девочка простывала так часто, что к ее шмыгающему носу уже все привыкли. Хотелось полежать, ощущая, как просыпается дом. А потом встать, умыться и пойти готовить завтрак на вечно голодную толпу ребят — или гонять девчонок, чья очередь пришла кашеварить.
Так спокойно и тихо было. И как они могли жаловаться на что-то — тогда?