Она заметила, как при слове «адвокат» слегка забегали светлые глаза доктора.
— Посмотрю, что можно сделать, — сказал Зинфандель.
— Вы не станете смотреть, что можно сделать. Вы переведете его в отдельную палату к трем часам дня.
— Миссис Деймон, вы продолжаете принуждать меня поступать вопреки принципам и правилам, которые диктуют мои образование и опыт. Вы выбираете методы лечения, вы прислушиваетесь к сплетням младшего персонала, выдвигаете невыполнимые требования. Теперь вот угрожаете судом…
— Сегодня к трем, — сказала Шейла и ушла в отделение, где ее муж пытался снова погрузиться в сон, стараясь застать его продолжение.
Этим утром галлюцинации преследовали Деймона последний раз.
В силу каких-то причин, которые никто не удосужился объяснить, ему было позволено свободно бродить по всему кораблю. Да и само судно преобразилось. Битый ветрами, потрепанный сухогруз превратился в белоснежный лайнер, полный пассажиров, которые паковали вещи и прощались друг с другом, так как вскоре прибывали в порт. Деймон был уверен, хотя ему об этом никто не говорил, что лайнер приходит в Сиэтл. Знал он и то, что все сходят на берег и лишь он остается на борту.
Судно пришвартовалось под громкий рев гудка. Мимо Деймона шествовали медсестры, которых он уже научился различать и к которым испытывал безотчетную симпатию. Волосы у девушек были тщательно уложены, на их юных лицах лежал легкий макияж, и вместо обычных белых халатов они щеголяли в великолепных дорожных туалетах. Высокие каблуки стучали по палубе. Девицы приветствовали Деймона взмахом руки и уходили. Лишь одна из медицинских сестер задержалась, чтобы с ним попрощаться. Она была самой красивой, и все звали ее Пенни. По ее ангельскому личику из светло-голубых, окаймленных темными ресницами глаз катились слезинки.
— Почему вы плачете? — сочувственно поинтересовался Деймон.
— Я люблю Оливера Габриельсена, — ответила она, — а Оливер любит меня. Но он женат.
— Ах, Пенни, — сказал Деймон, — вы рождены для слез и будете рыдать всегда.
— Знаю, — ответила Пенни всхлипывая.
Затем она поцеловала его мягкими влажными губами и, подхватив дорожную сумку, спустилась по трапу.
Перед Деймоном возник доктор с бычьей шеей. Теперь на нем была застегнутая на молнию ветровка с надписью: «Университет штата Виргиния».
— Ну, сынок, — ласково произнес доктор, — пока прощай. Что я могу принести для тебя с того берега?
— Принесите кока-колы, — немного подумав, попросил Деймон. — Со льдом.
— Будет сделано, — ответил доктор и протянул Деймону руку, оказавшуюся такой сильной, что рукопожатие больше смахивало на захват стальной клешней. Затем он сбежал вниз по трапу, и гигантский корабль стал принадлежать только Деймону.
Вскоре после полудня Деймона перевели в отдельную палату. Он не стал спрашивать у Шейлы, как и почему это было сделано, а сама она ему ничего объяснять не стала. При палате имелись душ и туалет. Используя ходунок — без его помощи Деймон не мог стоять на ногах, — он добрался до туалета и, опустившись на сиденье унитаза, ощутил близкий к экстазу восторг. Покончив с важным делом, Деймон, опираясь на тот же ходунок, поднялся и взглянул в зеркало. Перед самым переводом из реанимации больничный парикмахер его побрил, и все морщины на лице проступали очень четко. Из зеркала на него смотрело почти неузнаваемое лицо белого, с легкой зеленью, цвета. Обтягивающая кости лица кожа напоминала испещренный темными пятнами пергамент, глаза ввалились, и в них при всем желании невозможно было увидеть даже искорки жизни. Глаза мертвеца, подумал Деймон и, неуклюже передвигая перед собой ходунок, осторожно, дюйм за дюймом, двинулся в палату. Шейла и медсестра помогли ему забраться в постель. Им пришлось поднимать его ноги, так как у самого Деймона сил на это уже не осталось.
Он был страшно доволен тем, что в палате не оказалось часов.
— Я принесла «Таймс», — сказала Шейла. — Не хочешь взглянуть?