— Ничего страшного.

— Ладно, если вам все равно, то мне и подавно. Палата 405.

Выйдя из-за стола, медсестра открыла дверь. Комната была похожа на тюремную камеру: зеленые стены, единственное окно, забранное решеткой, одинокая кровать и капельница на подставке, ни к чему не подсоединенная. Монитор, отслеживающий основные параметры жизнедеятельности, был выключен, как и небольшой телевизор, закрепленный на противоположной от кровати стене. Тишину нарушал лишь доносящийся шум города.

Донни Салсидо Мейт, голый по пояс, лежал на спине, привязанный к кровати кожаными ремнями, и смотрел в потолок. Ноги были укутаны простыней, насквозь мокрой от пота. Его щуплый торс, полностью лишенный растительности, был нездорово-бледным во всех тех местах, где его не покрывали синие узоры татуировки.

Затейливая татуировка, переходящая на плечи и спину. Художественно расписанные руки, перетянутые бинтами. Засохшая кровь. Марлевая повязка на голове, квадрат пластыря на щеке. Багрово-синие фингалы под глазами, распухшая нижняя губа. Но все же в первую очередь взгляд притягивали картины на коже: ухмыляющаяся морда раскрывшей пасть кобры с огромными смертоносными клыками; дряблая обнаженная женщина с печальным лицом, из широко раскрытых глаз срывается одинокая слезинка. Готические буквы: «Донни стал большим».

Татуировка с технической стороны выполнена безупречно, но сюжеты переплетены так хаотически, что мне захотелось поменять местами отдельные участки кожи.

— Прямо ходячая картина, — заметила медсестра с соломенными волосами. — Как в той книге, «Марсианские хроники». Мистер Салсидо, к вам посетитель. Разве это не замечательно?

Она вышла, и дверь с шелестом закрылась у нее за спиной. Донни Салсидо Мейт не пошевелился. У него были длинные жесткие волосы цвета отработанного машинного масла. Неухоженная борода, еще более темная, скрывала лицо от скул до подбородка.

Никакого сходства с фотографией из личного дела, которую показывала Петра Коннор. Я подумал о бороде, которую отпустил Майкл Берк, создавая образ Хьюи Митчелла. И действительно, заросшее лицо Донни чем-то напоминало лицо Митчелла. Но это были разные люди. В глазах Митчелла ни намека на это пустое холодное болото. Вместо горячей кипучей активности лицо Донни было затянуто паутиной. Передо мной был не хищник, а затравленная дичь.

Я подошел к кровати. Донни Салсидо, застонав, отвернулся. Вытатуированная виноградная лоза, поднимаясь по шее, терялась под бородой. Кончики усов были тронуты желтоватым налетом. Губы растрескались, нос был сломан, но давно. Возможно, и не один раз. Хрящ переносицы ввалился, словно срезанный тупым лезвием; на коже носа зияли черные поры. На теле остались оранжевые пятна от дезинфицирующего средства, но санитарной обработке так и не удалось уничтожить зловоние улицы.

— Мистер Салсидо, я доктор Делавэр.

Донни не пожелал открыть глаза.

— Как вы себя чувствуете?

— Выпустите меня отсюда.

Произношение чистое, внятное. Я ждал, разглядывая роспись на коже. Хорошая композиция, проработанные полутона. Я попытался найти какие-нибудь образы, связывающие Донни с его отцом. Ничего очевидного. Татуировки наползали одна на другую. Смесь таланта и хаоса.

Мое внимание привлекли синяки на локтевом сгибе. Следы от внутривенных инъекций.

Наконец Донни открыл глаза.

— Уберите вот это, — сказал он, дергая ремнями.

— Медсестры испугались, когда вы попытались напасть на одну из них.

— Не было ничего такого.