– Это кошмар, настоящий кошмар. Меня окружают клоуны, – воскликнула я.
Мы смешивали метафоры, несли чушь, но, казалось, никто этого не замечал. Слишком многое нам нужно было осознать за короткое время.
– Что со мной происходит? – спросила мама по телефону у своего онколога. Я прижимала трубку телефона к ее уху и знала, что врач не договаривал. Лишь тогда я осознала, как много людей скрывали от нее правду.
На следующий вечер она впала в кому. Врач собрал нашу семью в коридоре. Он предупредил, что мама может пробыть в таком состоянии несколько дней или недель, даже месяц. Он сказал, что мы должны готовиться, «Месяц? – подумала я, зажав рот рукой, чтобы не запротестовать вслух, – Как мы выдержим этот месяц?» Вероятно, мама думала о том же. Она умерла на следующее утро, в 02:43. Отец держал ее за руку, а мы с сестрой спали на кушетке в приемном покое.
В ночь перед смертью мамы я показала женщине, лежавшей за ширмой на соседней койке, фотографию своей семьи, снятую прошлой весной.
– Я хочу, чтобы вы знали, какой она была на самом деле, – сказала я. – Чтобы не запомнили ее такой, какая она сейчас.
Я знала, что в первую очередь говорила это самой себе. Прошло несколько лет, прежде чем я вспомнила маму такой, какой она была до того, как у нее нашли рак груди. Прежде чем я преодолела ужасный образ – мама лежит в коме на больничной койке, и у нее кожа желтушного цвета, – хотя она провела в этом состоянии всего два дня.
Когда люди спрашивают, от чего умерла моя мать, я отвечаю: «От рака груди». Для них это причина смерти. Я же до сих пор помню магазин, в котором мы купили ее первый протез. Помню голос, проговаривающий фальшивые результаты томографии. Помню ощущение ее руки, сдавливающей мою. Я могу сказать вам, отчего умерла мама, всего в трех словах, но описание их глубинного смысла займет страницу.
Из 149 женщин, лишившихся матерей и знавших причины их смерти, у 44 % мама умерла от рака, у 10 % – от сердечной недостаточности, у 10 % – в автокатастрофе и у 7 % – из-за суицида. У некоторых женщин мать умерла из-за пневмонии, инфекционного заболевания, осложнений после родов, аборта или выкидыша, почечной недостаточности и инсульта (по 3 % в каждой группе). Оставшиеся назвали в качестве причины смерти алкоголизм, передозировку наркотиками, аневризму, инсульт и осложнения после операции. Пять женщин сообщили, что не знают причину смерти.
В группе поддержки «Дочери без матерей», которую я возглавляю, в начале первого собрания мы всегда обсуждаем причину смерти. Женщины, у которых мамы умерли из-за длительных заболеваний, всегда думают, что потерять маму быстро и не видеть ее страданий гораздо проще. Женщины, у которых мамы умерли внезапно или неожиданно, нередко возражают: они отдали бы все, лишь бы иметь время попрощаться. Лишь услышав истории остальных, они признают, что хорошего способа потерять близкого человека нет – все это, как выразилась одна 26-летняя девушка, «разные степени ада». Каждая причина болезненна, каждая утрата заставляет задуматься о том, как мы повели бы себя, желая предотвратить смерть. Но разные причины смерти вызывают разные реакции – гнев по отношению к самоубийцам, чувство вины по отношению к жертвам домашнего насилия, терроризма и войн, беспомощность и страх – во время природных катастроф и безнадежность – при смертельных заболеваниях. То, как мать умирает или уходит, влияет на реакцию дочери.
Продолжительная болезнь
Когда пару лет назад Келли подхватила инфекцию мочеполовой системы, она честно сказала гинекологу: «Я не люблю врачей, не доверяю современным лекарствам и не буду принимать таблетки». Но она не стала объяснять причины своего отношения. Хотя ее мать умерла от метастатического рака молочной железы 15 лет назад, Келли, которой теперь 30 лет, связывала медицину с химиотерапией и неудачей.
Моя мама болела три года. Перед смертью, летом, она приняла огромную дозу радиации, и я была единственным ребенком в семье, который по-прежнему жил с родителями. Я помню, как ходила с мамой в больницу и смотрела, как ее готовят к лучевой терапии. Тогда я думала: «Это безумие». Я уверена, что мое отношение к врачам и медицине сложилось в те годы. Мама была утыкана капельницами, как подушечка для иголок. Она походила на наркоманку – столько синяков у нее было на руках. Дошло до того, что у нее не осталось здорового места на руках, чтобы сдать анализ крови. Я думала: «Это не для меня».
За несколько дней до смерти мамы я услышала, как отец сказал врачу: «Ни за что. Мы не можем подвергнуть ее еще одной операции». В ту ночь я окончательно потеряла надежду. Поняла, что выхода нет и что больше ничего не сделать. Теперь все зависело оттого, сколько протянет ее тело. После этого я поверила в человечность эвтаназии. У меня сформировалось отвращение к последним усилиям в медицине или технологиях, когда ничего нельзя изменить. Я навсегда запомнила имя доктора Джека Кеворкяна[8]. Если со мной что-нибудь произойдет, я в первую очередь обращусь к нему.
Я не обращусь к врачам до тех пор, пока мне действительно не станет плохо. Я не люблю лекарства. Когда я подхватила инфекцию мочеполовых путей, врач отнеслась ко мне с большим пониманием. Она объяснила, что из-за типа бактерий она не могла посоветовать мне природные или гомеопатические средства. Мне пришлось принимать антибиотики. Я пропила их два дня и бросила. Просто я ненавижу все, что связано с медициной.
Как и Келли, женщины, чьи матери смертельно больны, обычно переживают несколько конфликтов сразу. Они видят, как любимый человек угасает, испытывают беспомощность и гнев, пытаются жить обычной жизнью и вынуждены приспосабливаться к постоянному ухудшению здоровья матерей. Это очень тяжело. Спустя 15 лет Келли справилась с чувством вины: в подростковом возрасте она нередко ссорилась с больной мамой. Но она по-прежнему не доверяет врачам и очень боится заболеть раком сама.
Хотя смерть – самая глубокая утрата, ребенок, чья мать умирает из-за продолжительной болезни, обычно переживает другие потери в это время. Меняется семейный уклад, ведь вся семья приспосабливается к болезни одного из ее членов. Ребенок чувствует, что ему уделяют меньше внимания. Иногда возникают финансовые проблемы. К тому же меняется восприятие ребенком матери. Повзрослев, женщина может помнить свою мать лишь как тяжелобольного человека. У нее могли не сложиться отношения с мамой, пока та была здорова. Девушки-подростки не всегда хотят жертвовать своей жизнью и проводить больше времени дома по желанию семьи. По мере развития болезни девушка, возможно, станет сиделкой для матери. Преждевременная смена ролей может вызвать у обеих чувства гнева и возмущения.
Девушка также осознает, что ее убеждения о родительской силе разбились вдребезги. Мама больше не всевластная фигура в семье, наделенная чудесной способность защищать детей от стресса и боли. «Когда ребенок наблюдает медленное угасание родителя, он не только видит скорую смерть, но и теряет сильного защитника», – поясняет Максин Харрис.
Не у всех женщин есть возможность поговорить с кем-то из семьи о своих страхах, потому что их родители, братья и сестры переживают то же самое. Мама – прибежище дочери в тяжелые периоды, но она вряд ли сможет выполнять эту роль, если сама боится и тревожится.