А жаль — было бы о чем поговорить! Даже пасмурная погода не смогла испортить впечатление от открывшегося нам вида. Живая топографическая карта расстилалась под нами, оживляемая еле ползущими по ней слегка извивающимися змейками, как воспринимались с высоты пешие, конные и гужевые колонны, обходящие периодически попадающиеся на пути препятствия, как правило, большие лужи, образовавшиеся в результате недавней оттепели, а сейчас покрытые тонким неверным льдом. Что ж, значит, и бомбардировку будет видно столь же хорошо.
Но вот тут я ошибся. Бомбили мы в режиме зависания над целью — как раз одним из отходивших к Империи островов, где мераски устроили что-то вроде промежуточной остановки по пути на тот берег — и из-за того, что наши бомбы рвались прямо под нами, с моего места взрывы видны не были. Зато удалось посмотреть работу бомбардира. Собственно, прицеливался для бомбометания и определял момент сброса бомб штурман, а удерживал дирижабль на месте командир, по приказам которого мотористы регулировали обороты двигателей, а рулевой подкручивал вправо-влево штурвал. Бомбардир все это время стоял наготове возле бомбовых стеллажей, предварительно, по команде все того же штурмана, открыв бомбовые люки.
— Сброс по одной! — громко крикнул штурман. Бомбардир коротким движением дернул вниз рычаг на стеллаже левого борта, нижняя полка сложилась, сбросив в заранее открытый люк бомбу. Ага, если бы весь стеллаж опорожнил, наш кораблик полегчал бы на шестьсот кило разом, и подбросило бы его вверх со всеми положенными эффектами и заложенными ушами. А так — скинули сотку и ничего, слегка приподнялись, но именно что слегка.
Рулевой по приказу командира тронул штурвал, дирижабль подался вправо и штурман вновь скомандовал «сброс по одной». Так повторялось, пока стеллаж левого борта не опустел, затем пришла очередь стеллажа правого борта, и все пошло по второму кругу, с той лишь разницей, что после сброса каждой бомбы командир приказывал рулевому отводить дирижабль левее. Как я понял, делалось это для того, чтобы все бомбы не попадали в одну точку, а ложились с некоторым разбросом, обеспечивая большую площадь поражения.
Когда номер тридцать седьмой (или, если угодно, «Селли», кому как больше нравится) лег на обратный курс, я смог увидеть последствия всего, чему только что был свидетелем. Воронки от бомб довольно равномерно распределились по острову, среди них валялось что-то, что при известной фантазии можно было определить как конские и человеческие тела или, по крайней мере, их фрагменты. Да уж, мастерство не пропьешь…
Глава 30
Бли-и-и-ин… Больно-то как… Я попытался пошевелиться и тут же понял, что зря. Жуткая боль, охватившая, казалось, меня всего, заставила горько пожалеть об этой необдуманной попытке. Что ж, нет худа без добра — вернувшись в неподвижное состояние, я через некоторое время смог хотя бы определиться, где же у меня болит по-настоящему.
Рука. Правая, что особенно неприятно. Локоть и предплечье как будто горели. Черт, кажется, руку я сломал.
Нога. Левая. Точнее, левое колено. Ныло, как будто внутрь коленной чашечки запихнули что-то лишнее.
И до кучи — шея. Нет, не сломал, а то вряд ли сейчас был бы способен об этом думать. Скорее всего просто стукнулся, но уж больно, мать его, качественно.
Короче, ощущения — только врагам и желать. Тут же напал смех, но больная шея заставила уняться — нафиг-нафиг, потом поржу. С чего, спросите, было ржать? Ну как же, я, вроде, еще живой, а ощущения — как у четвертованного, ахха-ха, мать его… больно, черт[8]!
Кстати, а где я? И как сюда попал? И почему лежу на чем-то твердом? Я вообще-то сейчас на дирижабле лечу… Или должен лететь?
Ох же, черт… Вспомнил. Мы удачно долетели и отбомбились, а вот на обратном пути начались проблемы. Сначала забарахлил левый движок, и для осмотра и ремонта его пришлось остановить. Идти на одном моторе, а главное, на одном пропеллере, оказалось тем еще геморроем — корабль все время норовило занести влево, командир и рулевой компенсировали занос периодическим подворачиванием вправо, в итоге наш «тридцать седьмой» постоянно рыскал в стороны, от чего скорость сильно снижалась. Похоже было, что засветло вернуться мы не сможем, но не зря же по степи расставляли маяки с масляными фонарями. Однако же надеялся я напрасно, быстро выяснилось, что остановка одного мотора — не единственная и уж точно не самая большая наша проблема на сегодня. Уже через полчаса мы попали под ледяной дождь — самый, пожалуй, гадкий вид осадков. Быстро обледеневший дирижабль резко потяжелел, командор-лейтенант Борлейс приказал слить всю воду, которую мы несли в качестве балласта, но помогло это не шибко — высота полета критично снизилась. А дальше проблемы пошли строем и с песнями…
Останавливается правый пропеллер — видимо, из-за обледенения что-то там произошло с трансмиссией. Правый мотор тоже пришлось остановить. Запускаем левый — но он снова идет вразнос, так что сразу же останавливаем и его. Штурман докладывает, что ветер несет нас в направлении Барийских гор, а в сочетании с падением высоты такой оборот смотрится реальной смертельной угрозой. Командир и рулевой прилагают титанические усилия, чтобы превратить наш дрейф в какое-то подобие управляемого полета, подправляя движение рулями, но много ли они так смогут?
Радист дробно стучит ключом, рассылая по эфиру призывы о помощи. Ого! Явственно слышу три точки, три тире и опять три точки — самый настоящий SOS! Не иначе, попаданцы прямо перенесли привычный сигнал на местную почву. И тут же становится не до умозаключений… Удар в правый борт, мерзкий хруст пробитой фанерной обшивки и ломающихся деревянных частей несущей фермы. Дирижабль резко качается, и, не успев даже вскрикнуть, в пробоину выпадает бомбардир.
Нас крутит и следующий удар приходится в левый борт — должно быть, ветер в горах завихряется и постоянно меняет направление. С громким треском отламывается хвостовая часть гондолы, вместе с обоими моторами и мотористами.
Командир приказывает всем встать по бортам и держаться за конструкции фермы, ничего больше нам не остается, если только молиться. Мы с Лоркой и командиром стоим на левом борту, штурман с радистом и рулевым — на правом.
Нас бьет о скалы еще и еще. Командира рядом с собой я уже не вижу. Лорка… Стоп! Лорка. Где Лорка?!
Кажется, про Лорку я сказал вслух, потому что мне на лоб сразу легла сухая теплая ладошка и самый приятный на свете голос произнес:
— Я здесь, Феотр.