— Как ты переносишь сильные треволнения? Падаешь в обморок? Начинаешь лить слезы? У тебя отнимаются ноги, колотится сердце, дрожат руки?

— Я ложусь спать, — проговорила Саша с глубоким недоумением. — Нет такой душевной смуты, с которой не справился бы добрый сон.

— В таком случае, весьма удачно, что ты уже в постели.

Лекарь бережно погладил ее по руке, выглядел он грустным, но решительным.

Саша совсем отбросила карты, понимая, что какой уж тут «дурак», когда у лекаря такое лицо.

— Нет, я не рассорился со своей женой, — ответил он наконец, — просто не видел ее уже более двадцати лет.

Неужели и она тоже сбежала с прощелыгой, едва не ляпнула Саша, но в этот раз сумела обуздать свой порыв и только уточнила благонравно:

— Как же это получилось?

— Я пленник в этой лечебнице, — просто сказал лекарь и улыбнулся, словно извиняясь за подобный конфуз.

— Более двадцати лет? — ахнула она. — Что же вы такого натворили?

— Помог появиться тебе на свет, — ответил лекарь совершенно спокойно. — Ты была крошечной, синей, и мне пришлось шлепать тебя по попе, чтобы ты начала дышать.

— Это какая-то шутка? — неуверенно спросила Саша, совершенно не понимая, как можно столь невозмутимо нести подобную околесицу. — А может, вы и вовсе умалишенный? Сбрендивший старик, который похищает юных девиц и рассказывает им небылицы?

— Не поздновато ли ты спохватилась, душа моя, — хмыкнул он. — Я тебя уже третий день лечу и кормлю, а ты только сейчас испугалась?

— Ах, это удар по голове сделал меня такой доверчивой!

— Похоже, ты и до удара была безалаберной.

— Да как вы смеете! — вспыхнула Саша и замолчала, опомнившись.

Это у нее от потрясения мысли не в ту сторону убежали.

— А моя мама? — спросила она, собравшись с духом. — Не была же она монашкой в самом деле?

— Видишь ли, у твоей мамы было многоводие, и она, похоже, плохо питалась, а носила она тебя тяжело. Твое дыхание едва прослушивалось, оно было слабым, прерывистым. Мне пришлось сделать операцию, чтобы спасти тебя. Но твою маму спасти не удалось.

— Понятно, — пробормотала Саша, ощутив такую боль в груди, будто ее пронзили шпагой. Она укуталась в одеяло, в одночасье замерзнув теплым летним вечером, и закрыла глаза, не желая ничего более слушать или знать.