– Да... может быть. Я на кладбище была. Там, наверное, и варежки забыла.

– Хочешь глинтвейна, у меня еще с Рождества бутылка осталась?

– Глинтвейна? Хорошо бы, горячий глинтвейн, он прямо до нутра согревает.

По полу скользил солнечный луч. Берит отпила глинтвейна и почувствовала, как возвращается тепло. Жюстина сидела, положив подбородок на руки, и наблюдала за ней. Лицо у Жюстины было круглое и светлое, веснушек на нем теперь стало меньше, чем в детстве. В детстве она вся была в веснушках.

– Сколько лет прошло... – пробормотала Берит. – Когда мы в последний раз виделись?

– В шестьдесят девятом. Когда среднюю школу окончили.

– Да... должно быть, тогда.

Она немного подумала.

– Боже мой, ведь почти тридцать лет назад!

– Да.

– Ты все это время и жила... ты, по-видимому, так и живешь в родительском доме?

– Да.

– И все время тут и жила?

– Да.

– Они умерли... да, я помню, я в газете читала, когда твой папа умер. Там про него много было написано.

– Конечно. Папа умер. Много лет назад, в больнице.

– Флора, да... твою маму, кажется, Флорой звали? Мне всегда это имя казалось таким красивым. Она тоже была очень красивая, от нее так хорошо пахло.

– Флора – не моя мать.

– Да, я знаю.

Берит еще глотнула глинтвейна. Он был крепкий и пряный.