Я сама во всем виновата. Это я сняла крышку с ящика Пандоры. Все дошло до своего пика в тот день, когда Тони обвинил меня в нелюбви к дочерям. Он утверждал, будто я посвящаю все свое время Генри, пренебрегая эмоциональными потребностями его сестер. Часть из того, что он говорил, была правдой, но в том его вина. Я закрывала глаза и слушала, какие близкие отношения у него установились с девочками – и в этих отношениях мне не было места. Он поступил со мной точно так же, как мой отец поступал с моими сестрами, – и оба они оставили меня за пределами своего круга. Это вызвало желание еще сильнее оттолкнуть от себя Эффи и Элис – иначе я рисковала причинить им такой же вред, как мои родные причинили мне, когда я была маленькой.

Каша заваривалась не один день; я чувствовала в воздухе дыхание надвигающейся бури. С тех пор как мы переехали в этот дом и начали работы по его обновлению, он пожирал наши жизни. Все было постоянно покрыто строительной пылью или пахло свежей штукатуркой; рабочие вечно сновали туда-сюда, разговаривая на чужом языке. Я конца этому не видела и начала ненавидеть место, где мы поселились. Если бы остались в предыдущем доме, все было бы в порядке.

– Ты вообще способна любить? – Тони выплюнул эти слова так, словно они были напичканы ядом.

– Конечно, способна! – ответила я. – Каждого из вас люблю в равной степени.

– Иногда я смотрю на тебя, когда ты рядом с девочками, и не вижу в твоих глазах ничего, словно они не находятся в одной комнате с тобой. Мне кажется, случившееся в детстве сломало тебя.

– Как ты можешь быть таким жестоким?

– Просто пытаюсь понять, что происходит у тебя в голове. Даже не знаю, понимаешь ли ты сама, как работает твой мозг.

Во время моего первого года в системе попечения социальные работники не знали, что со мной делать. Назначали сеансы у психотерапевтов, которые пытались пробиться сквозь мою оболочку, но никому это не удалось. В мозг тыкали палочками и иглами, но никто даже не подумал спросить меня, всё ли со мной в порядке, или же предложить лечение. Потом, много позже, после того, как Олли убил Сильвию, пытаясь меня защитить, никто уже не прилагал усилий, чтобы найти мне другую приемную семью. Из поврежденной вещи меня понизили в безнадежно сломанные. Сиротские приюты было лучшим, на что я могла рассчитывать.

Обвинения Тони всколыхнули давние страхи того, что внутри у меня что-то очень неладно – что-то глубоко укоренилось и мешает любить дочерей, как должна любить мать. Поэтому я приняла решение запросить копию врачебных записей, касающихся меня.

В детстве я была на попечении социальных служб, а теперь, став взрослой, могла получить копию персональных данных, и мне не имели права отказать. Прошло восемь недель, прежде чем по почте пришел пакет. Я ждала и нервничала, пока не отвела девочек в школу, а потом, собравшись с духом, вскрыла его.

К своему вящему беспокойству, я обнаружила, что все написанное обо мне – ложь. Часть обвинений были просто чудовищными. Такие слова, как «холодная», «неотзывчивая», «отсутствие эмпатии» и «импульсивная натура», буквально бросались в глаза. Один социальный работник даже предположил, что я нахожусь в группе риска по суициду, а отсутствие привязанности к кому-либо может означать, что я не ценю свою жизнь. Очень далеко от истины.

Но одна запись, сделанная незадолго до моего четырнадцатого дня рождения, лишила меня дара речи.

«Повторные обследования не смогли выявить какое-то одно конкретное расстройство личности у Лоры. В числе прочего, она проявляет признаки нарциссического личностного расстройства и самообмана. Она демонстрирует желание делать все по-своему, чрезвычайно харизматична, но может питать скрытую вражду к другим. Один из приемных родителей отметил, что она любила подавлять и унижать мальчика старшего возраста, жившего в том же доме, издеваясь над его низкими интеллектуальными способностями. Другой приемный родитель наблюдал, как она сломала лапу домашнему псу, наступив на нее, однако Лора отказалась считать себя виноватой. Похоже, она часто верит в собственную ложь и переписывает события у себя в голове так, что предстает жертвой. Постоянно проявляет социопатические тенденции, и мы настоятельно рекомендуем не отдавать ее в дом, где есть другие дети, приемные или родные».

Положив стопку листов к себе на колени, я закрыла глаза. Как кто-то мог писать столь ужасные вещи о маленькой девочке? Почему меня, ребенка, испытавшего такую эмоциональную травму, заклеймили «социопатом»? Много ли у меня было шансов на удочерение с такими ярлыками? Сколько семей отвергли меня из-за этих слов?

Конечно, каждый ребенок совершает ошибки. Но, становясь старше, я научилась маскировать определенные порывы – научилась приспосабливаться, научилась быть как все. Переделала себя. Наблюдая за поведением других людей. Эти описания не давали точного представления о том, кем я была или кем стала.

Я знала, что не могу допустить, чтобы Тони прочел мое личное дело, поэтому спрятала пакет в хозяйственной комнате за сушилкой, рядом с моими сигаретами. Но в последующие недели возвращалась и перечитывала эти страницы, снова и снова терзая себя, пока не выучила все наизусть, до последнего слова.

Теперь я снова мучила себя, наблюдая за силуэтами Тони, Джанин и девочек в кинотеатре. Наконец тихонько выскользнула из темного зала и вернулась на парковку. Дойдя до зеленой «Астры», достала из сумки ключи от машины и, убедившись, что камеры наблюдения не смотрят в мою сторону, выцарапала на водительской двери слово «манда».