Что не вернулось, так это мои вкусовые рецепторы. Технически с ними ничего не случилось; авария не повредила мой язык. Просто у меня не было желания есть.

И я не понимала этого.

Еда была утешением всю мою жизнь. Это был способ моей семьи показать свою любовь. Мы ели вместе и кормили всех, кто приходил в гости. Когда мы не ели, мы обсуждали, что мы будем есть.

Еда все улучшит.

Я должна была в это поверить.

Это сделало бы все это немного более терпимым.

Я схватила свою куртку со спинки стула и, даже не надев лифчик, вышла в ночь.

Я знала каждую щель Гринвич-Виллидж. Но когда стояла на тротуаре на Бликер-стрит и оглядывала квартал, я не могла понять, в каком направлении идти. Ни один ресторан из списка моих любимых не попадался мне на глаза. Все было расплывчатым, как будто на мне не было очков… за исключением того, что у меня были очки.

Я начала идти, и когда от холода у меня в носу появилось ощущение, будто кто-то поднес горящую спичку к кончику, я потянулась к металлической ручке двери и открыла ее. Когда я вошла, раздалось дзиньканье. На меня обрушился запах несвежего попкорна. В лицо мне ударил свет, и мне захотелось прикрыть глаза ладонью ― настолько он был ярким.

Там были ряды, и я направилась к ним, остановившись на полпути, уставившись на пакеты, изучая картинки. Сыр Начо, сметана и лук, соль и уксус.

Ничего.

Я перешла к следующему проходу и последующим, читая больше описаний, разглядывая больше картинок огромного размера.

Ждала.

Прислушивалась.

В моем желудке не было ни единого урчания. Ни капли слюны во рту.

Что со мной происходит?

Я подошла к холодильнику в задней части и взяла несколько напитков со вкусом кофе ― то, на чем я в основном жила после аварии. Я поднесла их к кассе.

— Здравствуйте, — сказал мужчина за прилавком, когда я поставила перед ним бутылки.

Я пыталась нащупать на поясе сумочку. Ее там не было. Я вышла из квартиры только в куртке.

— Улыбнись.