Но все же, они очень сильно утомлялись. Почти, как там, поэтому после еды и девочка и мальчик задремали. Надя же не понимала, почему ее младшие утомляются так сильно, как будто вокруг Блокада, война и голод. Этот вопрос девушка переадресовала вошедшему герру Нойманну, приехавшему из школы.

— Понимаете, фрау Кох, — заговорил целитель. — Ваши младшие еще не осознали мира вокруг себя.

— И что это значит? — не поняла Надя.

— Это значит, что они еще живут там, — объяснил герр Нойманн. — В постоянной готовности к опасности, понимаете?

— И от этого они утомляются… — дошло до девушки. — Значит, им нужно как-то показать. Но как?

— Этого я не знаю, — покачал головой целитель.

— Метроном… Гриша… — застонала сквозь сон Маша, разбудив Гришу.

— Тише, родная, все хорошо, все кончилось… — тихо проговорил мальчик. — Нет никакого метронома, все спокойно…

— Да, я вам принес… — герр Нойманн вынул из кармана метроном. — Не зря же он у вас стучал.

— Не зря, — кивнула Надя, устанавливая и запуская ровное спокойное пощелкивание, ассоциировавшееся и у нее, и у младших с безопасностью.

— Надя… Надя… — девочка все же проснулась. Она тянулась к Надежде, как будто что-то случилось.

Извинившись перед целителем, девушка шагнула к младшим, обнимая и поглаживая своих детей, в волосах которых серебрились седые нити, отмеченные герром Нойманном. Доселе целитель считал, что для появления седины нужно немного больше времени, но доказательство того, что это не так лежало перед ним, заставляя вздыхать.

— Надя, что это? — ластясь, как маленькая, спросила Маша.

— Хорошие мои… — Надя уселась на кровать, обняв Гермиону и Гарри. — Это седина, малышка, — вздохнула девушка. — Ваши тела не могут принять всю ту память, что вы принесли с собой, вот поэтому она и появляется… И у Гриши, и у тебя, Машенька…

— И у тебя… — прошептала девочка, увидев почти незаметную нить в волосах своей старшей. — Значит, я теперь буду некрасивой?

— Ты всегда самая красивая, — сообщил ей мальчик, прижав к себе, а потом как-то очень жалобно посмотрел на Надю. Девушка, безусловно, его поняла.

— Сейчас принесу, — произнесла она, потянувшись к столу, где лежал хлеб.

С детьми было очень непросто, как и с ней самой. Несмотря на тепло, на доброту окружающих, в душах младших жил голод, страх, холод блокадных ночей, и что с этим делать, Надежда не понимала. Она просто не представляла, как забыть сирены воздушных тревог и сорокаградусный мороз. Бесконечные саночки, с водой, с телами… Как выгнать из памяти глаза обезумевшей матери, на руках которой не проснулся малыш.

Конечно же, Маша получила маленький кусочек хлеба. Гриша же сделал над собой усилие, сглотнул слюну и отказался. Надя смотрела на мальчика, видя то, что там не бросалось в глаза — его самопожертвование. Всю страшную зиму он собой, своей силой поддерживал их, отдавая драгоценный хлеб, да и отказывая себе во всем! Настоящий маленький герой… От осознания этого хотелось плакать, но слез опять не было.

— Пусть лучше Маше на утро будет, — привычно для себя проговорил Гриша, прикрыв глаза, чтобы не было соблазна. Бороться с собой было с каждым днем все сложней.