Ее лицо наливалось краской. Она понимала, что ему не впервой сообщать плохие известия, причем гораздо более страшные, чем эти: на работе он занимался этим каждый день.

– Если ты вдруг передумаешь… в смысле, раз уже все равно поздно… – Слова вылетали помимо ее воли, хотя она уже поняла, что он не передумает: он решает раз и навсегда и никогда не меняет своего решения – вне зависимости от того, о чем идет речь и насколько это важно. Она знала об этом с самого начала. Ей стало противно от того, что она его умоляла… она не хотела получить его такой ценой.

Раздался щелчок, и двери поезда разблокировались. Желтые огоньки превратились в зеленые. Роберт открыл ей дверь, и Кларисса аккуратно переступила зазор между платформой и вагоном.

Она заставила себя обернуться. Роберт стоял на платформе в нескольких футах от нее.

– До завтра, Роберт, – произнесла она, глядя на него вполоборота. Она снова попыталась улыбнуться, но ее лицо скривилось в какую-то жалкую гримасу. – Мне некогда… нужно кое-что сделать… – добавила она дрожащим голосом.

– Да, конечно. Кларисса… – запнулся он. – Я мог бы…

– Счастливо, – прервала она и быстро прошла в вагон. На этот раз была ее очередь не оглядываться.

Эта кровать перестала быть для нее местом, в котором творились жуткие вещи, и уже не ассоциировалась с теми мерзкими фотографиями: в этой кровати спал Роберт. Кларисса лежала под одеялом, которое не стала стирать, желая сохранить его запах, и думала, что никогда не заснет. Но она все-таки заснула.

Ей снилось пожарное депо. Она была в любимом месте Роберта – в сушильной комнате, которую никогда не видела прежде; в его царстве, где она не имела права находиться. Роберт целовал ее, и она таяла в его объятьях. Потом он схватил ее за запястья, задрал ей руки высоко над головой и отступил, чтобы посмотреть на результат. Она попыталась позвать его, но изо рта не вылетело ни звука. Роберт куда-то исчез.

Сушильная комната тоже исчезла: она превратилась в запретную комнату Синей Бороды, и вместо манекенов Клариссу теперь окружали мертвые женщины. Их головы были завернуты в белые простыни, на месте ртов расплывались кровавые пятна. Они висели на крюках, слегка покачиваясь, словно обдуваемые слабым ветерком. Ей стало нечем дышать. Она хотела повернуть дверную ручку, но не смогла пошевелить рукой. Пыталась закричать, но губы ее не послушались. Кто-то давил на нее, давил на каждый дюйм ее тела. Из желудка поднялась желчь; она проглотила ее, и у нее защипало горло. Ее руки были подняты над головой. Она дернулась, и что-то больно врезалось в ее запястья.

Она открыла глаза. Перед ней было лицо, которое она больше никогда не хотела видеть.

«Он не может здесь быть, он должен быть в тюрьме, детектив Хьюз сказал, что он в тюрьме, это просто кошмарный сон», – судорожно думала она, приказывая себе проснуться.

Она попыталась изогнуться и сбросить его с себя, попыталась ударить его ногой, но он только надавил на нее своим телом еще сильнее, совершенно лишив ее возможности двигаться. Ей стало страшно. Она услышала глухое мычание – голос животного, не человека, – и тем не менее этот звук издавала она.

Зажмурив глаза, она убеждала себя спать дальше, продолжая твердить, что это лишь кошмарный сон: он должен быть в тюрьме, он не мог выйти на свободу, они не могли его выпустить и не предупредить ее!

– Открой глаза! – Он схватил ее за волосы и дернул голову назад. Что-то сдавило ей шею. – Открой глаза, если не хочешь задохнуться, Кларисса!

Она открыла глаза. Давление ослабло.

– Ты ждала меня, правда? Хотела, чтобы я пришел? Ты просто стеснялась сама меня позвать?

Ее сердце колотилось с такой силой, что казалось, вот-вот лопнет. Оно просто не сможет выдержать такой темп; вот сейчас оно вытолкнет кровь в последний раз – и остановится.

Она снова попыталась отпихнуть его. Кожу на запястьях обожгло, словно по ним полоснули бритвой; плечи неестественно вывернулись, и она испугалась, что руки сейчас оторвутся.

Он зарылся лицом ей в живот и, сминая шелковую сорочку, подсунул руки ей под бедра.