— Это сейчас и обсуждают, об этом спор и идет. Но пока будут спорить… Мое мнение: или олень — или гусь, — сказал орнитолог. — Никто ведь точно не знает, сколько оленей на острове. Хозяйственники считают: тысяч шесть-семь… А мы сами видели тысячные стада оленей там, где об их существовании даже не подозревают! Врангелевский олень размножился чрезвычайно!.. Я думаю — их тысяч десять… И если, например, решат сокращать до тысячи от тех шести-семи, все равно за счет неуточненных их останется гораздо больше. Если поставить целью уничтожить всех, то и сохранится та самая оптимальная тысяча!.. Песцов тоже надо сократить, хотя бы в районе гнездовья. Ощутимого вреда всему поголовью песца это не причинит, а гусей спасет… Сама по себе гусиная колония не восстановится… Я не упомянул: их ведь еще убивают на перелетах и в местах зимовок. Сейчас мы метим своих, врангелевских гусей, чтобы с помощью американских зоологов точнее представить пути их перелета в районы зимовок. В Канаде своих белых гусей более миллиона, охота на них не запрещена, а нашего белого гуся от канадского, естественно, не отличить… Если мы будем знать, в каких местах зимуют именно наши гуси, то в рамках советско-американского сотрудничества по охране окружающей среды можно будет решить вопрос об ограничении там охоты… Ведь это так ясно, смотрите: если мы вмешались когда-то в островную экосистему и нарушили ее, то теперь мы и должны ей помочь, и прежде всего наиболее пострадавшему ее звену, в данном случае гусю! — обращаясь к нам, закончил Сыроечковский.
Что же тут можно было возразить?
— Н-да, — сказал горняк, — а я думал, что только наше, горняцкое дело — непростое… Вон у нас один, ушел с шахты, работает в рыбнадзоре, я все ему говорил: «Сбежал на легкую должность!», а тоже, наверно, работа нервная…
— Ну а что все-таки с овцебыками? — наконец вспомнил я.
Овцебыков Евгению самому доводилось видеть: в позапрошлом году три пришли на гнездовье — два быка и самка. С месяц держались неподалеку. Невысокие, но когда бегут по тундре — топот, грохот, будто вездеход идет… С тех пор как в 75-м году их завезли на остров, в течение двух полевых сезонов сотрудники ИБПС за ними наблюдали: как пасутся, чем кормятся, как отдыхают, как складываются взаимоотношения в стаде… Весной 76-го года были обнаружены четыре трупа овцебыков. У одного была трещина в черепе, видимо, от столкновения с каким-то массивным предметом, другой погиб от неизвестных причин, и два, как установило вскрытие, — от пневмонии. Наверное, не перенесли суровой зимы. Такое при акклиматизации, в общем-то, неизбежно. Когда американцы завозили с Гренландии на Аляску, у них тоже гибли… Последний раз стадо овцебыков видели летом и осенью прошлого года; кто-то, говорят, даже усмотрел в бинокль двух новорожденных телят. В сентябре к поселку подходил одинокий бык… Ну а в этом году занимался ими практически один Вовченко Володя, а что он мог сделать один? Остров большой, пешком исходить его трудно, на вездеходе по тундре летом ездить нельзя, а с вертолета не очень-то разглядишь. Зашли в какой-нибудь распадок… там такие есть распадки… Врагов на острове у них, как и у оленей, нет, белому медведю овцебык не нужен, ему нерпа нужна… Уйти с острова они тоже не могли, это исключено, пролив широкий, двигаются они очень медленно, корм нужен… Словом, неизвестно пока, искать надо…
За разговорами не заметили мы, что час уже очень поздний. Стали укладываться. В полусне мне представились олени, но не те кроткие, грациозные и пугливые животные, которых видел я раньше, а хищные, свирепые, с оскаленными мордами, с клыками вроде волчьих, и так же, как волки, неукротимо мчались они по тундре и уничтожали все живое…
Наутро на мысе Шмидта погода была отличная: солнышко, тепло, без ветерка, небо ясное, море гладкое. Я проводил Евгения на анадырский рейс. Мой Врангель был в тумане, я поехал в райком. Секретарь райкома Герман Васильевич, как я уже упоминал, тоже заговорил про оленей. «Конечно, нам бы они нужны. Семь тысяч — для района стадо немалое. Чтоб его сокращать, нужны убедительные научные обоснования… А может, не сокращать, а наладить окарауливание?! Разработать специальные оленьи маршруты? Организовать охрану гнездовья, когда там гуси?.. Ведь олень на острове — удивительный! Раза в полтора-два крупнее, чем на материке. До двухсот килограммов бывает. Другого такого оленя на всей Чукотке нет!..» Действительно, ситуация с оленями становилась интригующей: и одна сторона говорила убедительно, и другая рассуждала вроде бы здраво. К тому же с овцебыками — загадка… Мне оставалось только караулить вертолет на Врангеля…
«…А тут еще один товарищ на Врангель хочет. Тоже из Москвы, художник, — сказали мне в райкоме. — У него еще что-то такое с правой ногой…» Поэтому когда я, вернувшись в аэропорт, увидел там человека с окладистой бородой, в маленьком хемингуэевском кепи с большим козырьком, в просторном брезентовом балахоне на меховой подстежке и со множеством удобных карманов, да еще прихрамывающего на правую ногу, то сразу понял, что это и есть тот самый художник.
На Севере, к тому же в дороге, церемония знакомства упрощается до предела.
— Вам на остров Врангеля надо? — почти утвердительно сказал я.
— Да! А что?! — моментально отозвался он, и в глазах его сверкнула надежда, словно я сейчас выну из кармана этот остров или, по крайней мере, за моими плечами нарисовался вертолетный винт.
По этому блеску глаз можно было определить, что он ждет — ну примерно неделю. Мы представились друг другу. Борис Никанорович Воронин действительно был художник из Москвы, много лет ездил по Северу, но, в основном, европейскому, а теперь решил посмотреть Чукотку. И точно — на Шмидте он уже неделю… Непосредственная его цель была — написать и представить что-нибудь к тематической выставке «Голубые дороги Родины». Но эти «голубые дороги» пока что чуть не угробили Бориса Никаноровича. Несколько дней назад, спускаясь по шторм-трапу с корабля на баржу — а была хорошая волна, — он не рассчитал и спрыгнул так, что сел верхом на борт, проехавшись с размаху правой ногой по жесткому его краю. В воду ему свалиться не дали, но с тех пор Борис Никанорович хромал. «Повезло! А мог и вообще очутиться между бортами!» — мужественно говорил он… Мы решили объединить наши усилия в достижении острова, точнее сказать — объединить наши надежды.
Авиапассажиры на Севере привыкли ко всяким неожиданностям и потому народ недоверчивый; одного заверения диспетчера, что Врангель закрыт, тут мало: а куда, в таком случае, готовится вертолет, почему собирается экипаж?.. Выяснилось, что вылетают с председателем райисполкома в поселок Биллингс, а оттуда в тундру, к оленеводам. «Возьмите хотя бы в тундру!» — попросили мы командира вертолета Эдуарда Ивановича Борташевича, лишь бы не томиться напрасно в аэропорту… Приехал председатель Шмидтовского райисполкома Виталий Васильевич Железняк, прихватили пассажиров до Биллингса, погрузили почту, металлические коробки с кинофильмами. Молодые муж с женой, летевшие из отпуска, засмеялись: «Вон наша посылка! Отправили себе еще с материка и вот догнали!»
Вертолет поднялся, и сразу стал виден поселок и стоящие против него в заливе корабли с генгрузом для района. Ледовая обстановка в этом году была тяжелой, навигация началась позже обычного, и корабли спешили разгрузиться, пока вновь не подойдут льды. Низко пролетели над выступившим далеко в море, плоским сверху мысом и пошли вдоль побережья на запад. Справа были воды Северного Ледовитого океана, слева многочисленные лагуны, прямо под нами узкая, идеально прямая и бесконечная коса — такие косы здесь могут тянуться на сотни километров. А летели мы, оказывается, в третью оленеводческую бригаду совхоза имени Ленина, которая в социалистическом соревновании заняла первое место в округе. Возглавлял ее опытный бригадир Тимофей Петрович Вуквукай-Ткэ, кавалер ордена Трудового Красного Знамени, участник ВДНХ, награжденный золотой медалью выставки. В прошлом году его бригада сохранила 98,8 процента взрослого поголовья оленей да получила еще приплод по 930 телят на 1000 маток. Сам Тимофей Петрович сейчас приболел, в тундре его замещал старший пастух Николай Туресси. Обо всем этом рассказал мне председатель райисполкома Железняк, с которым мы в вертолете сидели рядом. Виталий Васильевич на Чукотке лет пятнадцать, работал в Анадыре, был в Певеке председателем горисполкома, с образованием нового района переехал на Шмидта… Железняк извлек из кармана маленькую красную коробочку и показал орден Трудовой Славы 3-й степени, который он сейчас летел вручать Николаю Туресси. «Труд у пастухов, конечно, и денный, и нощный, — добавил Виталий Васильевич. — В бригадах у нас обычно по шесть человек. По два пастуха сменяют друг друга… Это только здесь, на Чукотке, можно увидеть такое искусство: стадо в три-четыре тысячи голов, а удерживают и направляют всего два человека!.. Да-а, нелегко, нелегко мясо достается…»
Показалось впереди полукружье мыса Биллингса и маленький поселочек Биллингс, на самом берегу океана. Сразу же к вертолету, как водится, собралась толпа встречающих, сбежались лохматые чукотские собаки. Подкатил вездеход — забрать почту и прочий груз. Интересно, что бывшее здесь раньше чукотское стойбище называлось Валкаран, что в переводе означает «Жилище из челюстей кита». Сейчас это благоустроенный поселок, и о прежнем стойбище напоминает лишь сохранившееся название сельсовета — Валькарайский… Чувствовалось, что поселок находится далеко за Полярным кругом. Море, несмотря на середину июля, было забито льдом, и, как только на солнце набегала очередная туча, становилось по-настоящему холодно…
Пока нас кормили в небольшой и уютной поселковой столовой, собралась агиткультбригада — молодежь, школьники — лететь с нами в тундру. Пришли также председатель сельсовета, заведующая библиотекой, фельдшер. Из магазина привезли к вертолету товары для оленеводов: продукты, предметы первой необходимости, нарядные цветастые камлейки для женщин… Теперь мы летели от побережья на юг, в глубь тундры, и пейзаж внизу стал иным: сопки, распадки, речки, зеленые и бурые склоны, серые каменные развалы, нерастаявшие снежинки… Сколько раз приходилось мне смотреть сверху на чукотскую тундру — однообразная, в общем-то, картина, но есть в этом однообразии что-то, от чего никак нельзя оторваться. Бесконечно можно лететь — и бесконечно смотреть!..
Примерно через час стали видны яранги — три светлых пятнышка посреди широкой долины. Рядом протекала река, сказали, что это верховья реки Паляваам. Мы сели поодаль. Люди тундры поначалу ведут себя более сдержанно, чем, скажем, на побережье, они не обступили мгновенно вертолет, и лишь когда мы вышли и двинулись к ярангам, они появились из яранг нам навстречу. Тут были старики, женщины и дети. Фельдшерица, летевшая с нами, небольшого росточка, живая, быстрая, завидев детей, вдруг побежала с раскрытыми руками, и они с криками: «Галина Павловна! Галина Павловна!» — бросились ей навстречу. «Ах вы, мои дорогие! Как вы тут? Не болеете?!» — обнимая их, приговаривала Галина Павловна… В толпе встречавших очень колоритна была одна старуха: в громоздком, мехом внутрь, комбинезоне — керкере, с отороченными белым мехом рукавами-раструбами, в зимних оленьих торбасах, с непокрытой, по-мужски коротко стриженной седой головой, с крупными бусами на шее, с морщинистым бесстрастным лицом. За нею неотступно ходили два щенка: черный и белый…
Мужчины, среди них и виновник торжества, находились при стаде, километрах в двадцати отсюда. «Во-он, в том кармане!» — показал пожилой чукча на ответвлявшийся в конце долины распадок.
Что ж? Надо лететь туда, — сказал Железняк.
— Сюда, сюда привезите! — стали просить все.