– Ты тогда рассказала Морозову, где я работаю?

– Ну... да, – с силой выдавила она. – Там случайно получилось, просто разговорились, я и сказала, что ты мог бы нас арестовать – в шутку, конечно.

– Ещё раз повторю – за собрания никто никого не арестовывает, – устало сказал я. – Ладно, дело прошлое. Надеюсь, ты больше туда ходить не будешь? Табачный дым вреден для развития ребенка, а передозировка антисоветских текстов – для мозгов взрослого. Будешь там дневать и ночевать – скоро и программировать не сможешь на своём «Мире». Договорились?

Она смущенно улыбнулась.

– Я... я обещаю, что больше ни ногой!

– Вот и хорошо... – пробормотал я. – А с Анатолием Якобсоном не доводилось сталкиваться на этих встречах?

– С Тошей-то? – она явно удивилась моему вопросу, но сразу засмущалась. – Ну, его так все зовут. Он странноватый немного, я с ним не общалась ни разу. А что?

– Ничего, – ответил я. – Хорошо, что не общалась. Надеюсь, так и дальше будет. Спасибо, что согласилась встретиться... Только... почему ты сразу не призналась?

Ответ она обдумывала очень долго – мы успели пройти стройку будущего МХАТ имени Горького, осколок ещё одного некогда великого тетра, и повернуть обратно, к метро.

– Я боялась, – призналась она наконец. – Не знаю чего... раз ты говоришь, что за это не арестовывают... но боялась. И сейчас всё ещё боюсь.

– Твой... жених знает об этом?

– Нет, ему я тоже не говорила.

– И не говори, по-дружески советую. И не ходи никуда больше. Бессмысленное времяпрепровождение, от него уровень желчи в крови повышается... шучу, конечно, но лишь отчасти. Не ходи, не надо.

– Хорошо, – согласилась она. – Не пойду.

До самого перехода мы молчали, а там как-то быстро попрощались и разбежались в разные стороны. Я не стал её целовать на прощание – хотя она, кажется, этого ждала.

***

Формально дело было раскрыто, но никакого удовлетворения мне это не принесло. Слишком всё оказалось просто – и в то же время сложно. Несдержанная на язык великовозрастная девица попала в опьяняющую атмосферу борцов за всё хорошее против всего плохого, рассказала, что буквально ходит по лезвию ножа, чтобы поднять свой рейтинг среди диссидентов, кто-то из этих двоих – Морозов или, скорее, Якобсон – эту похвальбу услышал и запомнил, а, может, даже записал. И когда этим доморощенным революционерам потребовалась информация о Буковском, они вспомнили тот рассказ, обработали Ирину и отправили её ко мне. Судьба девушки им была безразлична, она стала лишь инструментом, да и то – не основным. К тому же результат она не выдала, облажалась по полной программе и товарищей по борьбе подставила.

Я же сейчас чувствовал в её отношении только злость. Правда, умом я понимал, что злюсь не только на Ирину, но и на себя тоже – надо было сразу её обработать, чтобы не пришлось тратить время на всяких Морозовых. Два заданных вечером тридцать первого декабря вопроса – и всё, пиши рапорт, закрывай дело. Правда, у самой Ирины могли быть неприятности, но моё расположение к ней было лишь своеобразной данью памяти Виктору Орехову, чьё тело я так вероломно занял. Уволить её не могли – привилегия беременных женщин, лишить премии тоже, любой суд встанет на её сторону, и директора это прекрасно понимают. Скорее всего, постараются как можно скорее выпнуть проблемную сотрудницу в декретный отпуск – сейчас он был всего год, но и это большой срок, чтобы всё забылось. В общем, всё бы закончилось как обычно – то есть ничем.

У меня были оправдания и для себя. В тот день я только-только оказался в новом для себя положении, худо-бедно адаптировался к прямохождению и не был до конца готов к внезапным оперативным действиям. Вот если бы Ирина пришла ко мне после новогоднего мини-отпуска, я бы...

Тут я с грустью признался себе, что в этом случае, наверное, действовал бы так же. Характер был такой, мягкий. Да нас и не учили повышенной жестокости – времена изменились, изменился и подход органов госбезопасности к работе с подведомственными персонами. Впрочем, он и сейчас относительно мягкий, правда, не потому, что КГБ состоит сплошь из гуманистов и защитников прав человека. Комитет за последние полтора десятка лет прошел через столько всего, его ломали через все возможные колени, и хоть какую-то стабильность получил только с приходом Андропова. Правда, отстраниться от борьбы между разными кланами в руководстве страны Комитету так и не удалось, отсюда и запреты на разработки отдельных персон, странно малые и мягкие наказания для других, неприкосновенность третьих... те самые «башни Кремля», которыми пугали друг друга диссиденты через полвека, существовали и сейчас. Одну я знал точно – это был Андропов, который уже набрал солидный вес и мог позволить себе покрывать ту же Таганку с её ребяческим протестом.