– За свою карьеру журналист занимается сотнями разных случаев, – продолжила она. – Но среди них обязательно попадется такой, что буквально прирастает к тебе: ты уже не сможешь забыть ни имен, ни лиц пострадавших и носишь этот случай в себе, как какого-то паразита, питающегося чувством вины… Может, и у вас, полицейских, такое бывает.

– Иногда, – согласился Фогель, чтобы она не останавливалась.

– Ну, так вот… Мой солитер начал рыть себе нору, когда пропала Катя Хильман.

Она подняла папку и со стуком бросила ее на стол:

– Она была первой.

Этот стук эхом отдался в грязной, запущенной комнате. Фогель молча рассматривал объемистое досье, лежавшее перед ним на столе. Он знал, что если вникнет в это дело, то ему будет трудно из него выйти. Но выбора не было. Он приподнял картонную обложку и принялся перелистывать содержимое папки.

И сразу же натолкнулся на старую фотографию Кати Хильман. Он уже видел ее в Интернете, но теперь смог вглядеться лучше. На девочке была школьная форма с синим передником. Она улыбалась в объектив. У нее были доверчивые зеленые глаза. За этой фотографией шли другие, и на всех доверчиво улыбались рыжеволосые девочки с веснушками. Фогель их внимательно рассмотрел одну за другой. Они казались сестрами. И у всех были открытые, простодушные лица. Это предопределение, сказал он себе. На них пало проклятие невинности.

Пока спецагент изучал документы, Беатрис разглядывала его, молча куря сигарету. Она держала ее только кончиками пальцев, глубоко затягивалась и не стряхивала пепел, давая ему скопиться длинной трубочкой.

Фогель заметил, что в наборе личных карточек предполагаемых жертв было много газетных статей самой Леман и очень мало полицейских отчетов.

– У всех девочек были неблагоприятные ситуации дома, – сказала Беатрис, нарушив молчание. – Жестокие отцы, матери, которые им беспрекословно покорялись. Может быть, именно поэтому сыщики Авешота и окрестных городков не особенно усердствовали в расследованиях: почти естественно, что девочки сбегали из такого ада.

– И вы собрали все эти случаи вместе, предположив, что за ними стоит импульсивное поведение, то есть деяние, совершенное под влиянием неодолимого влечения.

– Все девочки одного возраста, пятнадцати-шестнадцати лет, у всех рыжие волосы и веснушки – налицо элементы мании, это очевидно. Но мне никто не поверил.

– Последнее исчезновение произошло тридцать лет назад, – напомнил ей Фогель, взглянув на дату в отчете.

– Именно так, – сказала Беатрис. – Но в это время ваш учитель Мартини еще не поселился в Авешоте, а самое главное – он был тогда ребенком.

Да, подумал Фогель, Стелле Хонер эта история пришлась бы по вкусу. Хотя в ней и было некоторое совпадение с делом Кастнер, уйти отсюда, просто пожав плечами, он не мог. Надо было с корнем вырвать из головы Леман мысль, что между ними может возникнуть какое-то согласие. Но для этого нужно выведать у нее как можно больше.

– Почему же после исчезновения Анны Лу никто, кроме вас, не вспомнил эту историю?

– Люди быстро все забывают, разве вы не знали? Несколько лет тому назад я создала сайт в Интернете, тот самый, что показала вам, чтобы разбудить память, но эти бедные девчонки больше никого не интересовали.

– А почему Человек тумана?

Голос Беатрис Леман, и без того низкий, обрел какой-то особый, царапающий тембр.

– В тумане люди исчезают: мы знаем, что они там, а увидеть их не можем… Эти девчонки все еще среди нас, спецагент Фогель, даже если с ними случилась беда, даже если они мертвы. По какой-то непонятной причине Человек тумана их всех похитил. А в этом я не сомневаюсь: почерк один и тот же. Я уверена, что это не учитель. Значит, тот, другой, все еще рыщет вокруг в поисках новой жертвы.