Шеннон выбегает из палаты, едва не споткнувшись о своего упавшего коллегу. Она по-прежнему прижимает телефон к уху.

– Да, – продолжает она, а мы тем временем бежим прочь настолько быстро, насколько позволяют моя лодыжка и ребра Малькольма. – Я уверена, это ее дочь, но волосы у нее теперь короче и темнее.

Я не понимаю, почему она не гонится за нами, но тут она добавляет:

– Охрана уже перекрывает выходы.

Завернув за угол, мы бежим дальше по коридору. Здание просто огромное, и у нас нет возможности вернуться так, как пришли, так что мы понятия не имеем, куда бежим.

Я чувствую, что лодыжка вот-вот подвернется снова, когда нам приходится резко затормозить, чтобы не столкнуться с пожилой женщиной с ходунками. Мы проходим мимо еще нескольких пациентов, но нам попадается только один санитар. Он окликает нас, напоминая, что в здании нельзя бегать.

Каждый раз, когда мы заворачиваем за угол или открываем дверь, я ожидаю, что нас там поджидает охотник за головами. Страх вызывает выброс адреналина, и вскоре кожа становится липкой от холодного пота. Насколько он близко? Когда он упустил меня и Малькольма, направился ли он прямо сюда, догадавшись, что я тоже неизбежно явлюсь в «Серебряный возраст»? Что, если он поджидал снаружи и бросился за нами в погоню, как только Шеннон позвонила ему?

Тяжелый запах хлорки, который здесь исходит от любой поверхности, раздирает мне легкие, когда я вдыхаю и выдыхаю, и мне начинает казаться, будто от него мою голову затягивает туман, мешающий ясно мыслить. Я затаскиваю Малькольма в первое попавшееся помещение и захлопываю за нами дверь. Он запыхался и не тратит времени на бессмысленные вопросы.

– Мы не можем здесь оставаться, – говорит он.

– Мы не можем вслепую метаться по коридорам, – отвечаю я, прислонившись к двери и прижав ладонь к боку, в котором ощутимо колет. – Я почти уверена, что в итоге мы вернемся туда, откуда пришли.

Малькольм кивает, а затем осматривается по сторонам. Со скоростью, которой я от него не ожидала, учитывая, как мало у нас осталось сил после событий последних суток, он буквально бросается ко мне и бесцеремонно отпихивает в сторону. У меня за спиной обнаруживается план этажа, приклеенный к двери.

В молчании изучив его, мы выясняем, где расположена ближайшая лестница – каким-то образом мы ухитрились мимо нее проскочить. Когда я тянусь к дверной ручке, уже готовая броситься бежать, Малькольм останавливает меня, схватив за запястье.

– Думаю, мы должны разделиться.

Он наверняка почувствовал, как меня пронизала дрожь от этой мысли. Я уже не первый день пребываю в неотступном страхе. Я ранена и устала, и мне приходится собирать все силы до последней капли, чтобы не утонуть во множестве хаотичных предположений после того, что я только что услышала от дедушки. И единственная причина, по которой мне это удается, – то, что рядом со мной есть Малькольм – такой же напуганный, такой же уставший и пострадавший намного сильнее, чем я.

Не думаю, что я справлюсь одна. Я знаю, что не смогу.

– Не получится. Вместе начали, вместе закончим. Если мы продвинемся дальше, мы…

– Мы не сможем. Сейчас по всему зданию ищут двух бегущих подростков. Нам нужно перемещаться спокойным шагом и делать это поодиночке.

Его слова звучат до отвращения логично. Мне это настолько не нравится, что я все рано берусь за дверную ручку.

Выпустив мое запястье, Малькольм подпирает дверь плечом, не давая мне ее открыть, и принимается водить пальцем по плану этажа.

– Можешь спуститься по лестнице вот тут, а я пройду по этой. – Его палец сдвигается на несколько сантиметров направо, мимо кабинета, в который он пробрался раньше. – Затем еще несколько коридоров, и вот здесь мы снова сможем встретиться. – Палец останавливается у заднего входа, через который мы попали в здание. – Я отстану от тебя максимум на две минуты. Тогда мы сможем…