«Джон», – начала она, а потом начертила перед «Джоном» маленький треугольник. «Дорогой», – написала она под наклоном. Она читала в учебнике графологии, что таким почерком пишут уверенные в себе люди. «Дорогой Джон, послушай, мы оба знаем, что ничего не выходит».

«Ничего? – спросит он. – Что значит “ничего”?»

Йо вычеркнула последнюю расплывчатую фразу.

«Мы не созданы друг для друга. Ты это знаешь, я это знаю, мы оба это знаем, о Джон, Джон, Джон». Ее рука машинально продолжала писать, пока страница не заполнилась темными чернилами его имени. Она разорвала письмо и посыпала себе голову конфетти обрывков – дождем из Джона. И коротко написала: «Уехала». А потом добавила: «К предкам». Она хотела было подписаться как «Йоланда», но настоящее имя больше не звучало ее собственным, и вместо этого она быстро черкнула прозвище, которым он ее называл, – «Джо».

Родители волновались. Она слишком много говорила, болтала без устали. Она говорила во сне, говорила, когда жевала, хотя ее двадцать семь лет учили есть молча. Она говорила сравнениями, говорила загадками.

«Она несет вздор», – рассказывала мать отцу. Отец встревоженно кашлял. Она цитировала знаменитые стихотворные строки и вступительные фразы классических произведений. «Разве возможно столько помнить?» – спрашивала мать мрачного отца. «Ее завораживает звук собственного голоса», – ставила диагноз мать.

Она цитировала Фроста; она перевирала Стивенса; она перефразировала размышления Рильке о любви.

– Вы меня слышите? – доктор Бол складывал ладони рупором у рта и притворялся, что кричит с далекого расстояния. – Вы меня слышите?

Она приводила ему цитаты из Руми; она пела то, что помнила из песни «У Мэри был барашек», перемешивая со словами песни «Бе-е, бе-е, черная овечка».

Врач решил, что лучше всего будет поместить ее в маленькую частную клинику, где он сможет за ней присматривать. Для ее же блага: круглосуточный уход, красивая территория, уроки декоративно-прикладного искусства, теннисные корты, приветливый, располагающий персонал, никаких униформ. Родители подписали бумаги. «Для твоего же блага», – повторили они слова доброго врача. Мать обнимала ее, пока медсестра в повседневной одежде наполняла шприц. Йо процитировала «Дон Кихота» в оригинале и тут же перевела отрывок о каторжниках на английский.

Медсестра вколола ей инъекцию слез. Впервые за несколько месяцев Йо притихла, а потом разразилась рыданиями. Медсестра потерла ее руку крохотным ватным облачком.

– Пожалуйста, солнышко, не плачь, – умоляла ее мать.

– Дайте ей выплакаться, – посоветовал врач. – Это хороший знак, очень хороший.

– «Слезы, слезы, – снова принялась декламировать Джо. – Из глубины какого-то глубокого отчаяния»[31].

– Не волнуйтесь, – велел врач встревоженным пациентам. – Это просто стихотворение.

– «Но люди умирают ежедневно из-за отсутствия того, что можно в них найти»[32], – Йо сыпала цитатами и искажала их, утопая в разлившихся потоках своего сознания.