— Но, князь! В контексте идеи фильма…
— Но-но-но! Талант — это как нежная кожа девицы на пляже. Чуть пересидела на солнце, вот уже волдыри, чуть подул ветер, вот уже короста. Талант требует покоя, он, с позволения сказать, нуждается в зонтике. И заметьте — этот зонтик я вам и предоставил.
— Откуда, однако же?..
— Вот именно! — опять перебил Долгорукий. — Откуда? Сколько копий этого эпизода вы напечатали? Не помните? Может быть, где-то ждал своего часа неучтенный позитив? Это вопрос! Перво-наперво я подумал, что вы сами и предоставили этим негодяям злосчастный фрагмент. Вы сами! Не очень верю в ваши политические амбиции — вы не безумец, как ваш приятель господин Александриди, но негодяи располагают определенными финансовыми возможностями. А у вас же много трат. И не только явных, но и тайных, не правда ли?
— Однако вы, как заказчик «Защиты…», могли бы выступить на моей стороне в печати, князь, — вступил наконец Эйсбар. — Вы же знаете, для чего снимались кадры, какое место они занимали в фильме, знаете контекст. Вы можете свидетельствовать, что это не специальная акция! Гесс сейчас где-то около Колумбии снимает кофейные плантации. Монтажер исчез, чему, надеюсь, найдется объяснение, но, впрочем, кому будут интересны слова маленького маньяка резки и клейки кадров! Большинство вообще думает, что готовый фильм появляется прямо из съемочного аппарата, как новомодные колбасы из специальной машины. Не правда ли, князь?
— Сравнение с колбасой прекрасное. Монтажера вашего я не видел, а сам, конечно, никаких показаний давать не буду. Ну подумайте, милый Сергей Борисович, как я вообще могу признать, что таковые съемки существовали в моем ведении? Это же антигосударственная выходка! И что, я оставил ее незамеченной? Как вы себе это мыслите? У вас же отменное драматургическое мышление!
Разговор с Долгоруким исчерпал себя, и через десять минут Эйсбар уже шел по бульвару, чувствуя смутно, что его заговорили, закружили и увели в сторону от существа дела. Обвели вокруг пальца как неразумное дитя? Но зачем? Он скрипнул зубами. Неожиданно выглянуло солнце, заискрились влажные края тротуара, и он вспомнил день два с половиной года назад, когда он вышел после первой встречи с Долгоруким и казался себя великаньим персонажем с картины Кустодиева. Он подходил тогда к монастырю на Страстном бульваре и вдруг поймал себя на том, что видит крыши домов сверху. Тогда Долгорукий тоже угощал его кофе. Однако сейчас имело бы смысл сжаться до размеров воробья и — атаковать с верхней точки. Пернатым камнем да в стекло редакции «Московского муравейника»! В голове у него снова застучали недописанные аккорды сбежавшего гения, и события замелькали перед глазами.
В редакции «Муравейника» ему улыбались толстые щеки, впавшие — наливали водку, барышня в засаленной юбке пыталась повиснуть у него на шее, но опровержение писать отказались.
— Писал сей опус Серж Головецкий, но вчера он и укатил в Китай. Там революционные волнения. Усвистал Серж на транссибирском экспрессе, уже где-то около Царицына бражничает, — вещал некий редакторский чин, поглаживая бороду. — А остальные не в теме. А дельце тонкое… Ох какое тонкое… Так что извините.
В монтажной было по-прежнему тихо. Викентий будто испарился. Эйсбар вспомнил, что монтажер рассказывал про брата, который живет в Серебряном Бору, небольшом поселке на окраине города. Наверное, дом найти будет не сложно. Напротив тира у пруда. Понимая, что суетой дает пищу мороку, Эйсбар все же потащился в Серебряный Бор. Таксомотор несся по новенькому Петербургскому проспекту, и мерное движение по прямой опять успокоило его. В лесочке, который и звался Серебряным Бором, гуляли дети с боннами, звенел птичьими голосами весенний воздух, и Эйсбару на секунду показалось, что из грубой Москвы он перенесся куда-то за границу. Напротив тира действительно стояла милая дачка с круглыми окнами и дверью, вырезанной овалом. Видно, что делал хороший архитектор. Брат Викентия оказался приветливым ироничным профессором. Пригласил Эйсбара к самовару и, хохоча, поведал, что Викентий был него пару дней назад, как обычно, занял денег.
— Вот, собственно, и все, что могу сказать. Наверное, опять проигрался в пух! Вы не знали, что он делает ставки на ипподроме? Уже несколько лет! Надеется получить куш и пустить его на свои технические разработки. Ну вы понимаете — здесь мы имеем дело с целым выводком мыльных пузырей! Уток на нашем пруду видели — птицы в теле, не правда ли? Вот таких же рубенсовских форм и мыльные пузыри.
Эйсбар, не снимая пальто, присел к столу, пил чай и хмуро молчал.
— Посмотрел бы я, сударь, как бы вы хохотали, будучи на моем месте, — произнес он наконец. Эйсбар взял из сухарницы несколько баранок и распрощался с доброхотом.
Около будочки тира крутились два мальчугана — то подходили к прилавку, то, прыснув, отбегали в сторону.
— Боятся, коротышки, взять в руки ружье, но рано или поздно поймут, что плюшевого павлина иначе как выстрелом не прикарманить, — говорил, приветствуя Эйсбара, владелец тира. Эйсбар усмехнулся: «плюшевым павлином» он назвал сегодня Долгорукого. — Сколько пулек желаете, господин хороший? — суетился хозяин, заполучивший наконец клиента.
— Да я, знаете, не очень в этом деле понимаю, — сказал Эйсбар, однако уже позволял снять с себя пальто и разминал плечи.
Холеный тонкий приклад оказался очень удобным, в павильоне зажегся свет, на стенде забегали фигурки-мишени. Сухой щелчок выстрела прозвучал недостающей нотой в звуковом маскараде, который происходил у Эйсбара в голове.
— Рука у вас крепкая… Как позволите величать?
— Сергей Борисович.
— Да-с, крепкая. Однако павлины сразу в руки не даются. Желаете еще пулек?