— Почему вы не даете снимать людям с другим менталитетом? — обратился он к Ожогину — Тем, кто видит шелковую изнанку мира? Вы загубите русское кино. Во Франции в кино работает Сальвадор Дали, а кто из русских продюсеров пригласил Казимира Малевича?

— Браво, браво! — захохотал неряшливый толстяк. Дама во фруктовой шляпке наклонилась и предложила маленькому желтому человечку вишенку, тот оторвал целую горсть. Мимо прошел официант с подносом, уставленным напитками, и настроенная на скандал компания тут же подхватила стаканы с красным вином. Ожогин до краев наполнил свой, а печальная дама решительным жестом взяла с подноса целую бутылку, пробормотав себе под нос: «Искать виночерпия, пытать чертей, и смерти я увижу поводок…» — и нахмурилась, прислушиваясь к своим голосам. «И она тут сегодня…» — донесся до Ожогина чей-то шепот. Была названа фамилия знаменитой поэтессы.

— Думаю, все не так просто, господа, — зазвенел вдруг в наступившей тишине голосок Ленни. — «Алые паруса», скорее, история про то, что не всем иллюзиям суждено провалиться сквозь землю. И алые они, потому что пропитаны кровью. — Она говорила страстно, отвечая собственным мыслям. — Мы не знаем чьей. Может быть, тех, кому не повезло. И потому таким пронзительным кажется финал. Это по-своему детективная история, и если бы я ее снимала… — Она запнулась.

— Лучше сыграйте Ассоль, мадемуазель Оффеншталь, — неожиданно для себя выпалил Ожогин и тут же подумал: «Вот, пожалуйста, это все вино! Не бросаться же теперь в море. Да и брошусь, что с того — плаваю я отлично. Дурак-человек…»

— Я? — переспросила Ленни. — Ну, Александр Федорович, какая же из меня актриса? Как вам мысль такая в голову пришла!

Они вдруг оказались одни. Литераторов утянули в другой кружок, и только знаменитая поэтесса исподтишка наблюдала за ними. Подошел мрачный Грин.

— Господин Ожогин предложил вам сыграть Ассоль?

Ленни растерянно кивнула в ответ.

— Я сам об этом думал.

— Но, господа… Однако… — еще больше растерялась Ленни. — Это, в конце концов, непрофессионально! К чему тогда ваши актрисы учатся на курсах Художественного театра?

— Так это ваш рекрут стрелял в Станиславского, а попал в вас! — раздался резкий голос желтого человечка. — Московские газеты писали, что вы отчаянные вещи снимаете на кинопленку, что вы и есть надежда прогрессивного русского искусства.

— Ну как вам сказать… — нахмурилась Ленни, которой был неприятен этот напористый господин.

— Стреляли? В вас? — Ожогин инстинктивно придвинулся к ней, стремясь заслонить своим телом от опасности.

— Это долгая история, Александр Федорович.

— Вы не знаете? — не унимался случайный собеседник и открыл было рот, чтобы рассказать Ожогину о происшествии в Харькове, но знаменитая поэтесса помешала ему, вклинившись в разговор.

— Кто же раскрасит паруса в алый цвет? Какой толк в этой фильме, если на вашем экране паруса будут цвета тюремного белья? — Поэтесса запрокинула голову и сделала два приличных глотка из бутылки. Вдруг лицо ее побледнело, она прижала руку ко рту и перегнулась через борт. Ее рвало. Корабль резко качнуло, поэтесса нелепо взмахнула руками, и бутылка полетела в море, а вслед за ней и сама дамочка кувыркнулась через борт. Толпа охнула. В воду полетели спасательные круги.

— Тоже мне — чайка! — пробормотала, глядя на цепляющиеся за волны руки, дама с фруктовой шляпой.

Стриженая голова появилась на поверхности воды и снова скрылась. Море, будто оскалившись, сменило изумрудный цвет на металлический и вот уже готово было захлопнуть крышку своего холодного сейфа, где хранилась не одна восторженная дурочка. Ожогин выругался, скинул ботинки и прямо с мостика прыгнул в море. Секунда — и он в воде. Нырнул, выскочил, отфыркиваясь и озираясь по сторонам, на поверхность. Поэтессы не было видно. Но тут над гребнем волны показалась ее рука. «Туда! Туда!» — закричали с палубы. Ожогин сделал несколько гребков и снова нырнул. Еще минута — и он тащит упирающуюся поэтессу к трапу, где сдает на руки прыгнувшему вслед за ним матросу.

— Что ж, вечеринка более чем удалась, — заметил кто-то из гостей. Мокрый Ожогин, отряхиваясь, поднялся на палубу. Публика встретила его аплодисментами. Испуганный Петя несся с пледом. Ожогин махнул рукой в сторону полубездыханной поэтессы, мол, тащи туда, я обойдусь. Ленни во все глаза глядела на него и вдруг почему-то смутилась, отвернулась, не зная, что делать. «Вот ведь каким гоголем перед ней ходит! Прямо спортсмэн, черт возьми!» — думала Нина Петровна, холодно глядя на происходящее.

Ударили металлические тарелки, и оркестр принялся наяривать модный танец шимми. Толпа отхлынула от Ожогина, вмиг забыв и об утопленнице, и о спасителе, и устремилась на звуки саксофона, приплясывая на ходу. Ленни, влекомую Кторовым, тоже несло в толпе. Ожогин остался один. Холод уже продирал его насквозь. Зубы стучали все сильнее.