Но наконечники копий смотрят не на визитёра, а куда попало. То есть, подошёл он незамеченным и, пока не отмолвил, о его присутствии даже не догадывались. Да и оружие в его руке выглядит не «по-боевому», а «по-походному».

— Гырх, — отвечаю, — чем можем быть полезны? — кажется, это я по-русски выдал. Ну да, Господь мне судья! Кто в этом мире совершенен?!

— Жжи, — отвечает. И показывает лапищей своей на наш костёр. Ага, зашёл по-соседски разжиться огоньком.

— Жжи, так жжи, — говорю. — У нас этого жжи, как гуталина на гуталиновой фабрике, — надеюсь, Вы простите мне эту вольность. Дело в том, что я чуть не описываюсь от страха и невольно оперирую понятиями своего мира, причём, на родном языке. А что делал бы на моем месте любой другой, встретив вот так, нос к носу абсолютно дикого неандертальца со здоровенной узловатой дубиной в руке?

Отставил только что отмытый горшок, помочился прямо в воду, в которой стоял по щиколотку — ну невтерпёж мне, ничего не мог с собой поделать — маленькая у меня пока физиология. А потом взял другой горшок из числа «обновок» — его не так жалко — и давай туда угольки складывать. Палочками, конечно, не руками. Кит «отмер» и принялся мне помогать.

Старшие так и стояли не шелохнувшись, даже, кажется, дышать перестали.

Ну вот, готово. Несколько часов будут тлеть.

— Бери, — говорю. На местном уже, понятно. Я тоже чуток отошел.

Детинушка подошел, встал на колени и положил дубину на землю. Тут я строго посмотрел на папу с дядькой, но они ничего худого не содеяли. Выпрямились, поменяли позицию, копья перехватили по-иному. Но разить не собирались.

— Жжи, — снова сказал детинушка, отдергивая руки от стенок посудины.

Ясное дело, горячо. Кит порылся в дорожном мешке и подал рукавички, которыми мы пользовались, когда снимали посуду с костра. Гостюшка наш обрадовался, вздел их на ладони и, схватив горшок, помчался куда-то вдоль берега.

Уфф!

Но это, увы, не всё. Во первых, и горшок и рукавички надо вернуть. В этом мире вещи такого рода — не безделица. Во вторых — дубина-то тут осталась. И мне её не поднять, если честно. Разве, один конец от земли оторвать сил хватит.

— Ыр, бери палицу, да пойдем следом. Свои вещи заберём, — это я папе. И он не возражает. Делает, что велю.

Он у меня — охотник. Так что идти по свежему следу громилы ему ни капельки не трудно. Минуем заросли, выходим опять к воде — это, выходит, мы на мысу останавливались, а тут как раз отсечённый им залив. Или пролив? Я не сверху смотрю, не знаю. У берега покачивается здоровенный плот, а на берегу группа мокрых неандертальцев, бросив попытки добыть огонь при помощи мокрых же деревяшек, разжигает сырые дрова от принесённых углей. Дело явно идёт на лад, по крайней мере, дымину они успели развести основательную.

Не знаю, что означают гримасы присутствующих — возможно, это приветливые улыбки — но зубов у них много, и они весьма низкого качества. Так что, от греха подальше, говорю: «Гырх», — и деловито, словно у себя дома, направляюсь к опустошённому горшку и брошенным рукавичкам. Крепкие волосатые руки мягко подхватывают меня — не иначе, какая-то тётя решила подержать малыша на ручках, потому что рядом со своим ртом вижу титьку.

Титьку?! Титьку! Жратва! Как же мне не хватает молока! Вернее, не хватало. А сейчас его вполне достаточно. И фиг с ним, с тем, что творится вокруг! Мне всего два года, и я должен полноценно питаться.